– И прошу вас верить мне, что это также большая утрата и для меня. Бедному де Кавуа не следовало принимать так близко к сердцу эти неприятности… В конце концов надо было учесть мой характер… Ведь известно, что я не могу долго гневаться на преданных друзей. Все разъяснилось бы в самом скором времени!
Госпожа де Кавуа подняла голову и взглянула на кардинала.
– Так, значит, ваше высокопреосвященство простили моего бедного мужа?!
– Да. И давно. – Кардинал потеребил свою клиновидную бородку и добавил:
– Ив доказательство расположения к семье покойного я могу сообщить вам, что приму на себя заботу о ваших детях. Ваш сын получит Сен-Дье, а дочь – двадцать… нет, двадцать пять тысяч ливров ежегодного пенсиона. Что же касается вас, то я…
Но тут г-жа де Кавуа позволила себе перебить кардинала. Мы уже говорили, что она была умна. Она прекрасно понимала, что не следует заходить слишком далеко.
Итак, г-жа де Кавуа, проявив чувство меры, сказала:
– Ах, нет! Прошу ваше высокопреосвященство не продолжать, Лучшей наградой и утешением для меня послужит то, что вы вернули свое расположение моему несчастному су" пруту, а значит, и мне, так как Библия учит нас, что «муж и жена едины». Вы сняли камень с моей души, ваше высоко" преосвященство. И г-жа де Кавуа попросила разрешения удалиться. – Я поспешу к постели больного, чтобы сообщить ему радостную весть.
– Так, значит, муж ваш жив?!
– К счастью – да, ваше преосвященство.
– Но ваш траур… Я подумал было, что…
– О, слава Богу – нет, ваше преосвященство. Я всем сердцем верю, что ему станет лучше, когда он узнает, что вы вернули ему свое благоволение. Он скоро поправится…
Он снова сможет служить вам, а я – благословлять вас в своих молитвах.
Кардинал почувствовал, что подагра набирает силу.
– Однако, сударыня! Позвольте заметить вам, что ваш траурный наряд и убитый вид с полной очевидностью свидетельствовали о том, что вы…
– …овдовели, вы хотите сказать?
– Я хотел сказать – «что я лишился своего капитана».
– Но я действительно была сражена горем, ваше высокопреосвященство! Несчастье нашей семьи заключалось в том, что она утратила ваше расположение. Но теперь у меня нет причины скорбеть, и я сегодня же сниму траур.
С этими словами г-жа де Кавуа подарила Ришелье одну из своих очаровательных улыбок и попросила разрешения поспешить обрадовать мужа.
Кардинал ответил кислой улыбкой. Он понял, что его провели. Однако сердиться было глупо, и если г-жа де Кавуа имела ясный ум, то кардинал тем более не был им обделен. Ришелье вздохнул, представив себе, как при дворе будут на все лады обсуждать эту историю, и… расхохотался.
– Мадам, – сказал он, отсмеявшись. – Я попрошу господина Мондори принять вас в труппу театра Маре, в вас мы теряем великую актрису.
– Ах, ваше высокопреосвященство! – с очаровательной гримаской отвечала г-жа де Кавуа. – После того как господин Мондори поставил пьесу маркизы Рамбулье «Виргиния», мне больше по душе «Бургонский отель».
С этими словами она упорхнула, оставив министра в одиночестве и задумчивости. В этом состоянии и застал его вошедший в кабинет конюший, имевший привилегии не стучаться, если это не было оговорено специально.
– Знаете, в чем я только что имел случай убедиться, Рошфор? – спросил кардинал, массируя колени, атакуемые подагрическими болями. – В том, что даже самый опытный политик ничего не стоит в сравнении с обыкновенной женщиной. Впрочем, нет, умной женщиной!
И кардинал снова расхохотался, позабыв о подагре.
Глава тридцать восьмая
Перст Божий
В Люксембургском дворце царило тревожное ожидание. Никто не нарушал уединения королевы-матери, которая почти все время находилась в своих покоях, принимая лишь герцога д'Эпернона да еще двух-трех приближенных. При ней неотлучно находились г-жа де Бретеиль и духовник Сюффрен – тот, которого некоторое время назад вызывал из дворца, не желая входить туда, Арамис, и с которым он после о чем-то совещался. В коридорах дворца было тихо, но все понимали, что это затишье перед бурей.
– Вы, помнится, обещали мне дать почитать одну книгу, отец мой, – проговорила, обращаясь к своему духовнику, королева-мать.
– Какую книгу вы имеете в виду, ваше величество? – почтительно осведомился иезуит.
– Ту, где, как вы сказали, один ученый богослов обосновывает теорию о целесообразности физического устранения тиранов… Я правильно припоминаю?
– Да, это сочинение знаменитого монаха Марианны, – тихо отвечал духовник.
– И какие же соображения он приводит в пользу своей теории?
– Он говорит о том, что приговор выносят народы, их суд. А уловить это умонастроение народов и их согласие на устранение тирана, разумеется, под силу лишь людям посвященным…
– То есть?
Духовник устремил на Марию Медичи пристальный взор, но ничего не ответил.
– Полагаю, ученый Марианна принадлежал к… – она намеренно не договорила.
– Он принадлежал к нашему святому Ордену, – невозмутимо согласился иезуит. – Мы учим людей распознавать добро и зло, даже в правителях. И направляем их по правильному пути. Увы, не всегда сильные мира внемлют голосу истины.
– И если такой правитель остается глух к доводам разума…
– Его надлежит устранить из мировой истории, причинив зло малое во избежание зла большого.
Королева-мать удовлетворенно наклонила голову.
– Таким образом, свершение малого зла для того, чтобы избежать большего, – не есть грех? – спросила она.
– Всякое зло – грех, – отвечал Сюффрен. – Но перст Божий указует путь. Так выбор судьбы может пасть на человека, который предназначен к свершению, но и сам осужден небом за свои прошлые грехи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145