приглашение пришло только потому, что он вовремя бросил угрозу об инквизиции. Но брат Амай предпочитал сохранять дружескую атмосферу.— Скажите, это правда? Вы действительно знали Сан-Анжело? Вы тот, кто Говорил о его смерти?Эндер взмахнул рукой в сторону высоких сорняков, вымахавших выше ограды.— Он был бы доволен беспорядком в вашем саду. Ему правилось провоцировать кардинала Аквилу. Без сомнения, ваш епископ Перегрино каждый раз морщится от омерзения, когда видит этот беспорядок.Дом Кристано подмигнул Эндеру:— Вы знаете слишком много наших секретов. Если мы поможем найти ответы на ваши вопросы, вы уйдете?— У вас есть надежда. С тех пор как я стал Голосом, я не жил на одном месте дольше полутора лет, кроме Рейкьявика, на Трондхейме.— Ах, если б вы могли обещать и у нас не задерживаться! Я прошу не для себя, я забочусь о спокойствии тех, кто носит рясу потяжелее.Эндер дал ему единственный из возможных искренних ответов, который немного успокоит епископа:— Обещаю, что, если найду место, на котором захочу осесть, сложу с себя обязанности Голоса и стану обычным гражданином.— Ну, в таком городе, как наш, стать гражданином — значит перейти в католичество.— Много лет назад Сан-Анжело заставил меня поклясться, что, если я решу принять религию, это будет его вера.— Почему-то мне не кажется, что у вас есть искренние религиозные убеждения.— Это потому, что у меня их нет.Дом Кристано рассмеялся с видом «мне-то лучше знать» и настоял на экскурсии по монастырю и школам. Эндер не возражал, ибо ему самому было интересно, как развивались идеи Сан-Анжело за столетия, прошедшие с его смерти. Школы выглядели вполне прилично, уровень обучения оказался высоким. Когда Цефейро наконец привел его в монастырь, в маленькую келью, которую делил со своей женой Арадорой, уже опустились сумерки.Дона Кристан сидела за терминалом и сочиняла серию грамматических упражнений. Они подождали, пока она найдет нужное место и остановится.Дом Кристано представил ей Голос.— Но ему трудно называть меня Дом Кристано.— Как и епископу, — ответила его жена. — Мое полное имя Детестай о Пекадо э Фазей о Диретио. («Возненавидь зло и делай дела праведные», — перевел Эндер.) Имя моего мужа прекрасно сокращается: Амай — возлюби. Правда, мило? Но мое? Можете себе представить, как приятель кричит вам через улицу: «Эй, Детестай!» — Все рассмеялись. — Любовь и Ненависть — вот кто мы, муж и жена. Как вы станете звать меня, если имя Христианка слишком хорошо для меня?Эндер поглядел на ее лицо. Появились морщины, критически настроенный наблюдатель мог бы сказать, что она старится. Но на ее губах жил постоянный, затаенный смех, а в глазах было столько жизни, что она казалась молодой, много моложе Эндера.— Я бы дал вам имя Белеза, «прекрасная», но ваш муж возомнит, что я с вами флиртую.— Нет, просто станет называть меня Беладонной — от красоты до отравы всего одна маленькая злая шутка. Не так ли, Дом Кристано?— Мой долг — поддерживать в тебе смирение.— А мой — хранить твое целомудрие, — отозвалась она.После этой реплики Эндер просто не мог не бросить беглый взгляд на две кровати.— О, еще один, кому любопытен наш целомудренный брак, — заметил Цефейро.— Нет, — покачал головой Эндер. — Но я вспомнил, что Сан-Анжело настаивал, чтобы муж и жена спали в одной постели.— Мы, к сожалению, можем делать это только в том случае, если один спит днем, а другой ночью, — вздохнула Арадора.— Правила надо приспосабливать к духовной силе Фильос да Менте, — объяснил Цефейро. — Без сомнения, есть монахи, которые могут делить постель и оставаться целомудренными, но моя жена все еще слишком прекрасна, а желания плоти очень сильны во мне.— Но ведь именно это и было целью Сан-Анжело. Он говорил, что супружеская постель будет постоянной проверкой силы вашей любви к знанию. И надеялся, что каждый мужчина и каждая женщина ордена спустя какое-то время решат передать будущему поколению не только свой разум, но и свою постель.— Но в тот день, когда мы сделаем это, — сказал Рибейро, — нам придется оставить Детей.— Наш возлюбленный Сан-Анжело не успел толком разобраться в этом вопросе, ведь при его жизни не существовало настоящего монастыря ордена, — улыбнулась Арадора. — Монастырь стал нашей семьей, и покинуть его — хуже всякого развода. Когда корни пущены, растение не может освободиться, не причинив себе страшной боли. Поэтому мы спим в разных постелях… И нам едва хватает сил, чтобы остаться в любимом ордене.В ее словах было столько покорности, что против воли Эндера на его глаза навернулись слезы. Она заметила их, покраснела, отвела глаза.— Не плачьте по нам, Голос Эндрю. Наша радость намного сильнее нашей боли.— Вы меня неправильно поняли, — отозвался Эндер. — Мои слезы — не от жалости. Вы так прекрасны…— Нет, — сказал Цефейро, — даже священники, соблюдающие целибат, считают наши целомудренные браки в лучшем случае эксцентричными.— Они. Но не я, — ответил Эндер.На какое-то мгновение ему захотелось рассказать им о своей спутнице, Валентине, близкой и любящей, как жена, и целомудренной, как сестра. Но сама мысль о ней лишила его дара речи. Он опустился на кровать Цефейро и закрыл лицо руками.— Вам нехорошо? — спросила Арадора. В ту же самую секунду рука Цефейро мягко опустилась на его плечо.Эндер поднял голову, стараясь стряхнуть этот внезапный приступ любви к Валентине и тоски по ней.— Боюсь, это путешествие обошлось мне много дороже, чем другие. Я оставил на Трондхейме мою сестру — она была со мной много лет. Она вышла замуж в Рейкьявике. Для меня прошла только неделя с тех пор, как мы расстались, но я тоскую по ней куда сильнее, чем предполагал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127