Словом, - заключил Михаил Ивано­вич, - пусть в опере о пахаре-костромиче Иване Сусанине дорогие мои соотечественники почувствуют себя, как дома!
По счастливой случайности никого, кроме Даргомыжско­го и его спутника, сегодня у Михаила Ивановича не оказа­лось. Может быть, именно это благоприятное обстоятельство и способствовало сокровенным признаниям Глинки.
Потом Михаил Иванович без всяких уговоров сам сел за рояль и стал играть отрывок за отрывком нз своей героико-трагической оперы, как он окрестил будущее детище.
Сколько ни ждал Даргомыжский от Глинки, впечатления от встречи превзошли ожидания. Ни разу еще не приводи­лось ему слушать музыку такую самобытно русскую, словно бы вобравшую в себя все песенные богатства народа и в то же время облеченную в развернутые оперные формы, по­ражающие своей красотой, совершенством и ученостью. И никогда еще не встречал Даргомыжский музыканта, который ставил бы перед собою такие высокие цели, так судил бы об искусстве; о долге и призвании художника. Есть чему по­учиться у такого музыканта. Если бы только согласился Глинка поделиться знаниями и опытом!
А Михаил Иванович будто прочитал его мысли:
- Душевно рад буду, коли вскорости заглянете ко мне, - приветливо сказал он, прощаясь с Даргомыжским. - Приходите без стеснения, запросто. Нам, музыкантам, всегда есть о чем потолковать и посоветоваться друг с другом. Глав­ное же, музыкальным продовольствием будем угощаться в охоту! - шутливо прибавил Михаил Иванович.
Лишь природная застенчивость удержала молодого чело­века от того, чтобы на другой же день не помчаться к Глинке.
А мысль неотступно возвращается к недавнему знаком­ству. Перед глазами так и маячит маленький чудодей с не­покорной прядью на лбу, с изящными руками прирожденно­го артиста.
Чувствует Александр Даргомыжский, что с этой знамена­тельной встречи многое решительно в его жизни поверну­лось. Все, что ни делал он доныне как композитор, кажется ему теперь куда менее достойным, чем прежде. И уже не радует его блистательный успех, который сопровождал каж­дое выступление в качестве пианиста в салонах и на семей­ных вечерах.
Впрочем, Даргомыжские давно не затевают домашних вечеров. Уже несколько лет, как вся семья погружена в глу­бокий траур. Смерть за этот срок не раз посетила их дом. Умер Эраст. Сошел в могилу молодой супруг сестры Люд­милы. Злая чахотка, кажется, грозит и самой Людмиле.
Марья Борисовна не осушает слез. Суровая складка на лбу Сергея Николаевича обозначилась еще резче.
Нужно ли говорить как всполошились родители, когда серьезно заболел и Александр. Спасибо - остался жив! Ну а то, что тенора своего лишился, - так бог с ним, с тено­ром: не в опере их сыну петь. Найдутся в музыке у Алек­сандра дела поважнее.
Только за горем да заботами не вникают в эти дела, как раньше, мать и отец. Они и видят сына накоротке. Сами го­нят его из объятого печалью дома. Александру всего-то два­дцать третий год пошел. Так пусть рассеется в обществе сво­их сверстников.
А молодого человека интересует совсем другое общество. С неодолимой силой влечет его в дом, где надо взбираться по крутой лестнице, едва освещенной масляной лампой.
- Наконец-то изволили пожаловать! - обрадованно при­ветствовал Михаил Иванович Глинка Даргомыжского, когда тот, выждав приличный срок, переступил порог его квартиры. - А я уж было собрался розыск начинать!
На столе и на рояле, как и в прошлый раз, лежали руко­писные ноты. Стопка листов заметно увеличилась.
Михаил Иванович взял в руки несколько исписанных страниц.
- Мой «Сусанин» наполовину готов, - объяснил он Дар­гомыжскому. - Коли будет милостива судьба, полагаю, к концу следующего, 1836 года, опера моя сможет быть уже представлена на театре. Но что гадать о будущем? Давайте-ка помузицируем в четыре руки. Что скажете, если предложу для начала одну из бетховенских симфоний? Не приводилось в них заглядывать?
Еще бы! И даже совсем недавно!
Даргомыжский стал ездить к Глинке не менее трех-четырех раз на неделе. Очень скоро перешли они на дружеское «ты». Они нашли общий язык, эти два музыканта, даром что один был старше другого почти на десять лет. Они даже внешне несколько схожи были между собой: оба малого ро­ста, живые и подвижные, как ртуть. И биографии их во мно­гом совпадали просто до удивления!
Михаил Иванович с неподдельным интересом выслушал рассказ Даргомыжского о его детских годах.
- Выходит, Александр Сергеевич, оба мы с тобой сыны Смоленщины. И не только земляки, но и близкие соседи. Ведь от твоей смоленской вотчины почти рукой подать до моего родного Новоспасского! Стало быть, - подытожил Глинка, - оба одним воздухом дышали, внимали одним и тем же рассказам о геройских делах смолян в двенадцатом году, одни и те же песни слушали. Немало, поди, накопил тех песен в памяти?
- Немало, - подтвердил Даргомыжский. - Но особенно запомнилась мне колыбельная про козу рогатую. Я ее без устали мог слушать. Есть что-то магнетическое в этом на­певе.
- Кажется, все няньки нам про ту козу певали. И, быть может, не только на Смоленщине. - Глинка задумался. - А право, нянькам на Руси надобно бы памятник поставить. Они первые сроднили нас с народом...
А потом выяснилось, что Глинка и Даргомыжский поки­нули Смоленщину в разном возрасте, но в один и тот же год.
- Похоже, что и лошади, на которых нас везли в Санкт-Петербург, бежали по тракту рядышком, ноздря в ноздрю! - Глинка совсем развеселился. - А не питал ли ты часом в младенчестве, как я, страсть к колоколам? Ко мне в детскую приносили малые колокола, на которых я и упражнялся, под­ражая Новоспасским звонарям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45