Да вы, выходит, тезка моему брату. Мне остается пожелать вам столь же славного поприща, но, разумеется, без тех шипов и терниев, которыми устлан его путь.
После обеда, когда общество разбилось на группы, Саша Даргомыжский вновь очутился в близком соседстве с Львом Пушкиным.
- Что, - тихо спросил у Льва Сергеевича какой-то мало­ знакомый гость, - нет никакой надежды на скорое избавле­ние Александра Сергеевича от ссылки?
- Увы! - печально подтвердил Лев Пушкин. - Шутка сказать - пятый год в изгнании, и из них около двух лет в богом забытой глуши! Но, - продолжал он,- брат не уны­вает. Сидит себе в Михайловском и, вообрази, строчит стихи...
- Которые ты, пользуясь завидной памятью,- с улыб­кой перебил приятель Левушку, - потихоньку, без ведома автора, выдаешь в свет. Может быть, и нам почитаешь?
- Отчего же, - оживился Левушка, оглядев многолюд­ное общество, собравшееся в гостиной. - Если угодно,- продолжал он,- прочту кое-что из не бывшего в печати. Есть у брата стихотворение, которое назвал он «Вакхическою пес­ней».
Лев Сергеевич высоко откинул курчавую голову и звон­ким голосом, нараспев стал декламировать:
...Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходам зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Стихи вызвали дружные аплодисменты слушателей. А Ле­вушка вошел во вкус. Он читал стих за стихом, читал мас­терски, искусно подражая манере старшего брата.
- На сегодня баста, - вдруг решительно объявил Лев Сергеевич. - Брат и без того корит меня в письмах за то, что, распространяя изустно его творения, перебиваю ему до­рогу к издателям.
Левушка заметил опечаленное лицо Саши Даргомыж­ского:
- Сегодня ведь только начинается наше с вами знаком­ство, а стало быть, - заключил он, озорно блеснув глаза­ми, - вволю познакомлю вас с поэзией Александра Пуш­кина!
ЗВУЧИТ ПУШКИНСКОЕ СЛОВО
Сколько хитростей приходится пускать в ход для того, чтобы выудить у Адриана Трофимовича совет по сочинению музыки! То уговорит учителя Саша Даргомыжский сыграть собственную пьесу, а потом, будто невзначай, начнет рас­спрашивать о правилах голосоведения. То сам исполнит, под видом чужой музыки, свое новое сочинение и попросит ука­зать на ошибки.
Но стоит Саше чуть-чуть углубиться в премудрости му­зыкальной теории, сразу скуп на объяснения становится Ад­риан Трофимович.
- Зачем это вдруг понадобилось вам? - подозрительно взглянет он на ученика. - Или опять за старое принялись? - и сердито нахмурит брови.
Правда, уже оценил по достоинству Адриан Трофимович удивительный пианистический талант своего питомца. Тем важнее, кажется учителю, оберегать его от соблазнов сочи­нительства.
А ученик ни на один день не прекращает занятий компо­зиторством. Но трудно ему без знаний, без опыта перево­дить на язык музыки мысли и образы, рождающиеся в вооб­ражении!
Спасибо, есть теперь с кем посоветоваться. Левушка Пуш­кин, навещая Даргомыжских, обычно приходит не один. С ним является его приятель, товарищ Александра Пушкина по лицею, Михаил Лукьянович Яковлев, известный в Петер­бурге музыкант-любитель, композитор и певец. Его романсы охотно распеваются в столице.
Михаил Лукьянович всегда готов выслушать новую пьесу юного автора и в меру собственных знаний помочь. Разница в возрасте ничуть не влияет на дружественный характер совместных музицирований. И Саша без стеснения показы­вает Яковлеву свои композиции.
- А ведь молодой человек далеко пойдет! - одобритель­но отозвался Левушка Пушкин, прослушав вместе с Яковлевым очередную Сашину пьесу. - Эх, - воскликнул он, вдруг осененный новой идеей, - надо бы познакомить вас с Мимо­зой!
- С какой мимозой? - изумился Саша.
- Мимозой, - объяснил Лев Сергеевич, - зовется мой приятель и бывший однокашник по пансиону Михаил Глин­ка. Так окрестили мы его за то, что был недотрогой, когда ему мешали в его занятиях. А какой музыкант! И пианист, и скрипач, и импровизатор. А лицедей и вовсе непревзой­денный! Кого хотите изобразит так, как ни один комический актер не сумеет. Веселое было время!
Левушка вдруг помрачнел:
- А кончилось тем, - заключил он вздохнув, - что пан­сионских вольнодумцев попросили вон из пансиона, начиная с вашего покорного слуги... И то сказать, знатный бунт учи­нили мы против учителей-педантов, боявшихся живого слова...
- А где же он теперь? - спросил Саша.
- Кто? - удивился Левушка. Он уже успел забыть на­чало разговора.
- Мимоза... Простите, я хотел сказать, господин Глинка.
- А куда ему деться? Здесь, в столице. Исправно слу­жит чиновником по ведомству путей сообщения. А еще охот­нее истребляет нотную бумагу... Как только выйдет случай, сведу вас к нему, - пообещал Лев Пушкин. - А сейчас не перейти ли нам от музыки к поэзии?
И снова, в который уж раз, в доме Даргомыжских зазву­чала поэзия Пушкина.
- А теперь ты, Михаил Лукьянович, сыграй нам свои пьесы, которые сложил на стихи Александра.
Яковлев присел к фортепиано:
Вчера за чашей пуншевою
С гусаром я сидел
И молча с мрачною душою
На дальний путь глядел...
Мягким, красивым баритоном он спел романс «Слеза».
- Александр Сергеевич Пушкин, наверное, уже слышал эту музыку? - поинтересовался Саша.
- По доброте своей Александр Сергеевич весьма благо­склонно отнесся к моему скромному опыту.
Саше понравился романс. И одновременно подумал он: как по-разному может быть услышано музыкантом одно и то же стихотворение. Доведись ему когда-нибудь писать му­зыку на эти строки, он наверняка продекламирует их иначе.
Но пока все эти мысли он держит при себе. Где ему, Александру Даргомыжскому, тягаться с Михаилом Яковле­вым!
А новые знакомые все охотнее посещают гостеприимный дом Даргомыжских. Они приносят с собою журнальные но­винки. Лев Пушкин рассказывает о поэзии Кондратия Ры­леева, Вильгельма Кюхельбекера, о замыслах Александра Бестужева, связанных с «Полярной звездой».
- И, конечно, ждут не дождутся Александра Сергееви­ча, - заключает Левушка. - А когда дождутся?.. Беспоща­ден к поэту наш царь Александр Павлович, именуемый льстецами Благословенным.
О Пушкине часто рассказывает Саше и учитель матема­тики, истории и словесности Николай Федорович Пургольд.
- С Пушкина начинается на наших глазах новая лите­ратура, достойная великого народа! - И Николай Федорович тоже читает вслух пушкинские стихи.
А мсье Мажи знакомит воспитанника с книгами новых передовых поэтов и писателей Франции.
Далеко не все из читанного Сашей одобрил бы Сергей Николаевич. Но на что же существуют хитрости? Как только наступает ночь и дом погружается в сон, Саша извлекает из-под подушки припрятанную книгу и, неслышно листая страницы, читает при свете едва теплящейся лампады.
Отлично видит все эти хитрости допоздна бодрствующий мсье Мажи. Посмеиваясь про себя, он смотрит, однако, на них сквозь пальцы. Пусть читает на здоровье питомец. Пусть вырабатывает самостоятельные суждения о жизни.
А Саше и русские и французские литературные новинки пришлись как нельзя более по вкусу. Словно свежим ветром на него повеяло.
До чего же сентиментальной и устаревшей стала казаться ему поэзия, которая и доныне царит в доме Даргомыжских. А если договаривать правду до конца, то многие бывающие у родителей литераторы-стародумы с их косными суждения­ми об искусстве, о жизни, право, так и просятся в злую эпиграмму или пародию.
Но разве об этом скажешь? Недаром Лев Сергеевич Пуш­кин, читая в присутствии молодых Даргомыжских запретные стихи своего старшего брата, иной раз предостерегающе под­нимает палец: мол, не для всех ушей предназначены эти строки. В последнее время красноречивый Левушкин жест повторяется все чаще.
А потом Левушка вовсе ку­да-то пропал.
Настал памятный для Рос­сии день - 14 декабря 1825 го­да. Полки, отказавшиеся пос­ле смерти царя Александра привести присягу новому им­ператору Николаю I, вышли на Сенатскую площадь. Над строем восставших полков реяли знамена, полученные за боевые заслуги в славном 1812 году. Эти полки во главе с передовыми офицерами вы­ступили против царского са­мовластья и крепостного гнета.
На Сенатскую площадь со всех сторон стекался 'народ. Многие вооружились кольями и камнями. А вожди восста­ния медлили и медлили, не решаясь действовать.
Растерянный, объятый страхом император успел собрать верные ему войска. На площади появились пушки. Сам царь отдал команду:
- Пли!
Картечь с визгом полетела туда, где стояли восставшие. Падали убитые и раненые. А залп следовал за залпом... Когда на площадь опустились ранние сумерки, все было кон­чено.
По улицам пошли патрули. Слышалась зловещая бара­банная дробь. По всему городу искали участников восстания. Хватали и правого и виноватого. Царствование Николая I началось.
Город замер. По домам ползли недобрые слухи. Саша Даргомыжский слышал, как среди заговорщиков называли имена Рылеева, Кюхельбекера, Александра Бестужева. Име­на эти были знакомы Саше по альманаху «Полярная звез­да». А один из главных заговорщиков, Александр Бестужев, оказался не кем иным, как автором той самой статьи из «По­лярной звезды», выдержки из которой читал Арлекин на па­мятном маскарадном вечере у Даргомыжских!
Вот когда - на пороге четырнадцатилетия - стал по­стигать Александр Даргомыжский смысл рассуждений авто­ра статьи о вольномыслии в России и о причинах, это воль­номыслие породивших.
Не знал, конечно, мальчик, что и Лев Сергеевич Пушкин тоже оказался в день 14 декабря на Сенатской площади и проявил живейшее участие к восставшим. А вскоре Левушка, опасаясь возможного преследования, совсем покинул столи­цу: надумал податься в юнкера и махнул на Кавказ.
Тревожные слухи о жестоких расправах росли и росли. А спустя шесть месяцев после трагического дня столицу по­трясла новая страшная весть: 13 июля 1826 года в Петро­павловской крепости были казнены пять участников декабрь­ского восстания, признанных правительством особо опас­ными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25