Публика с вос­торгом аплодирует.
Аплодировал и русский заезжий зритель, а сам думал про себя: как далеки от этих едких, остроумных пьес те беззу­бые водевили, что идут в театрах Петербурга...
У Глинки все еще не было новых положительных извес­тий о концертах.
- Этак мне раньше придется уехать из Парижа, - доса­дует Даргомыжский. - Сам знаешь, Михаил Иванович, у нас просрочки паспорта не потерпят.
- Ну полно, полно, маловер, - откликается Глинка.- А в портфеле твоем, чувствую, что-то есть!
- Да вот, - признается Даргомыжский, доставая но­ты, - опять вдохновился я Пушкиным...
Оказывается, настал черед и для «Вакхической песни», которую декламировал в пору юности Александра Дарго­мыжского Левушка Пушкин. «Вакхическая песня» пополнит собрание «Петербургских серенад». Ярким солнечным бли­ком осветит она этот песенный венок. Музыка ее, жизнелю­бивая, исполненная веселой удали, торжественными фанфа­рами, провозглашает здравицу поэта, дышащую верой в бес­смертие человеческого разума:
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Вместе с поэтом верят русские люди: навсегда сгинут черные дни, мрак развеется, и над многострадальной отчиз­ной засияет свет разума и справедливости.
Не для того ли лучшие из этих людей шли в свое время на гибель, на изгнание? Помнится, когда-то Михаил Лукьянович Яковлев прочитал подростку Саше Даргомыжскому стихотворение «Бог помочь вам, друзья мои...». Да еще по­яснил при этом скрытый смысл последних строк, которые Пушкин посвятил ссыльным своим товарищам.
Вот теперь, в Париже, пришла пора и ему, Даргомыж­скому, откликнуться на подвиг декабристов. Пусть же па­мятью об этих героях станет его песня-марш, мужественная, сдержанно-суровая. Один только раз дрогнет от волнения и неприкрытого сочувствия голос музыканта, когда в заклю­чительных тактах песни помянет он узников, томящихся «в мрачных пропастях земли»...
Музыкальная пушкиниана Даргомыжского обогащается в Париже все новыми созданиями. Композитор написал здесь еще дуэт «Девицы, красавицы» на текст песни деревенских девушек из «Евгения Онегина». После этой хороводной сцен­ки, полной задора, живости, лукавой грации, может быть, в первый раз шевельнулась у Александра Сергеевича мысль об опере на пушкинский сюжет из народной жизни...
Но всему приходит конец. Закончился и шестимесячный срок пребывания за границей, обозначенный в паспорте. Александр Сергеевич в последний раз прошелся по париж­ским улицам.
Пошли тебе судьба счастья, славный французский народ!
Тепло простился Даргомыжский с парижскими друзьями.
Наконец пришел к Глинке. Так и не приведется послу­шать в Париже сочинения Михаила Ивановича.
- Этакая досада! - сокрушается Глинка. - А ведь со­всем скоро, теперь можно сказать уже наверняка, афиши пригласят парижан на первый наш концерт.
- А после концертов, как говорил, двинешься, Михаил Иванович, в Испанию?
- Давно готовлюсь к этой поездке. В Испании, насколь­ко знаю, сохранились чистые родники народной песни, пока еще не затронутые поветрием итальянской моды. Вот и хочу окунуться в новую для себя стихию. От души надеюсь, что будет от того прок и для русской музыки.
- Значит, до новой встречи в России?
- Где же еще? Все наши с тобой дороги туда ведут.
...И вновь замелькали, только в обратном порядке, знако­мые ландшафты. Перед путешественником, возвращающимся на родину, поднялся пограничный шлагбаум. Хмурый чи­новник впился сверлящим взглядом в проезжего человека. Долго и придирчиво рассматривал исчерченный пометками заграничный паспорт.
Александр Сергеевич мысленно усмехнулся. Ревностный страж и блюститель порядка вмиг напомнил ему о русской действительности.
Снова побежали навстречу версты и поля. Из-под снега на проталинах выглядывает озимь, будто дразнит: недолго, мол, тебе, лютая зима, царствовать!
А дорожные колокольцы заливисто поют. О чем?..
«РУСАЛКА»
«Ты, верно, интересуешься знать, что я поделываю? Пи­шу, братец, все пишу!..»
Александр Даргомыжский перечитывает строки начатого письма к другу-музыканту. Потом, отложив перо, обводит взглядом ворохи нотных рукописей. Вот они, свидетели не­устанных его трудов: новые романсы, пьесы для фортепиано, для хоров, вокальные ансамбли... Да и еще совсем недавно закончена им опера-балет «Торжество Вакха». Оперу эту, как шутливо выразился композитор, он «выкроил» из своей же кантаты на одноименное стихотворение Пушкина.
Но главная новость, ради которой, собственно, и сел за письмо Александр Сергеевич, была впереди:
«А теперь, - заключил он свое послание, - принимаюсь за оперу «Русалка», из коей я тебе уже играл некоторые но­мера...»
Снова обязан Даргомыжский своим замыслом Пушкину. После смерти поэта в журнале были напечатаны сцены из его неоконченной драмы.
Александр Даргомыжский был потрясен, прочитав «Ру­салку». Какая глубина, какая драматическая мощь скрыты в этом произведении, какое проникновение в дух русской на­родности, в русскую жизнь! Вспомнилось, что в таком же ро­де, с тою же восторженностью отзывался о пушкинской «Ру­салке» Виссарион Белинский.
- Драма Пушкина народна, - говорил в кругу друзей Белинский, - потому что она - плоть от плоти народной по­эзии, высокой и мудрой. Она народна потому, что насквозь проникнута истинностью русской жизни. Именно так,- убежденно подчеркивал Виссарион Григорьевич. - Истинность эту не может заслонить оболочка фантастической сказ­ки. Ибо под видом сказки поэт рассказал людям правдивую трагическую быль.
Тысячу раз прав знаменитый критик! О чем повествует в «Русалке» Пушкин? О трагедии простой крестьянской де­вушки, обольщенной, а потом брошенной Князем ради знат­ной невесты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45