Это искаженное, как в кривом зеркале, сход­ство еще нагляднее подчеркивает страшные перемены в об­лике несчастного.
Лишь на короткий миг просветляется разум Мельника. Он припоминает вслух все, что случилось с ним и с люби­мой дочкой. Пусть знает Князь: это из-за него старик, остав­шийся без крова, обречен бродить по лесу, как дикий зверь...
Тихо «плачутся» в оркестре фаготы. И жалобным эхом откликается на их мелодию Мельник. Неизбывная, надры­вающая душу скорбь слышится в этом чисто русском, на­родном по характеру, песенном ариозо. И вмиг забывается все, что прежде отталкивало в Мельнике или делало его смешным. Теперь это сраженный горем отец, каждое слово которого потрясает силой и глубиной трагизма. Даже Князь не может не проникнуться сочувствием к погубленному им старику и испытывает жестокие укоры совести.
А самого Князя только шаг отделяет от собственной ги­бели. Наташа, ставшая Русалкой, помнит свое заклятие. Двенадцать долгих лет лелеяла она мечту о мести. Теперь пришел ее час. Страстными призывами увлечет Русалка Кня­зя на дно Днепра. Правосудие свершится, и успокоится ее мятущаяся душа...
Какова же будет музыка русалочьих призывов, перед властной, магнетической силой которых не сможет устоять Князь?
Услужливая память подсказывает композитору коротень­кий мотив, всего из трех нот. Да, это она, с детства знакомая мелодия народной колыбельной песни про козу рогатую, что певала некогда старая нянька маленькому Саше Даргомыж­скому и что так крепко ему полюбилась. Пусть сейчас пре­образится в устах Русалки этот напев - не узнать его нель­зя. И не случайно вводит Даргомыжский любимую народную песню в свою «Русалку». Есть мудрый смысл в том, что к го­лосу возмездия, которое творит над обидчиком крестьянская девушка, присоединяется сложенная народом песня.
Александру Сергеевичу оставалось дописать всего не­сколько последних страниц партитуры «Русалки». Какой прием ждет в театре его новую оперу? Неужели композитор снова натолкнется на все то же равнодушие?
Но к концу работы Даргомыжского над оперой в русской жизни произошли существенные события. В феврале 1855 го­да умер Николай I. Кончилось его тридцатилетнее царство­вание - годы самой мрачной реакции. Уже сказывались - то тут, то там - перемены в русском обществе. Новыми ве­яниями жила страна. К ним не остались глухи даже косные заправилы императорских театров.
Когда осенью 1855 года Даргомыжский представил в ди­рекцию свою «Русалку», препятствий для постановки не было.
- Кажется, тебя можно поздравить? - Эрминия, войдя в комнату, крепко обняла брата.
- И тебя тоже, Ханя, - улыбнулся Александр Сергее­вич. - Никто так нетерпеливо, как ты, не ждал окончания моей оперы.
А в жизни самой Хани тоже произошли перемены: сменив девичью фамилию, Эрминия Даргомыжская стала зваться по мужу госпожой Кашкаровой. Увы, непоправимой бедой обер­нулся для нее этот брак. В женихах кроткой овечкой пред­ставлялся молодой помещик Павел Алексеевич Кашкаров. После женитьбы - оказался лютым деспотом.
Прощай, мечты о музыке, о поприще артистки! Пустое все это занятие, полагает господин Кашкаров, для хозяйки его дома.
Да если бы только в этом расходились между собой суп­руги! Безжалостно жесток помещик Кашкаров с подвластны­ми ему крепостными. На что привычны были русские власти к помещичьим расправам над крепостными слугами, а при­шлось все же наложить на Кашкарова церковное наказание. Но отбыв «наказание», снова принялся за свои бесчинства неистовый крепостник.
Болеет душой за любимую сестру Александр Сергеевич. И горьким негодованием заки­пает сердце. Вот она, русская действительность, со всеми уродствами крепостного строя! Теперь эта действительность вторглась в собственную семью Даргомыжских. Бед­няжка Эрминия! Она еще на­ходит силы, чтобы успокаи­вать брата: нельзя, мол, ему из-за нее так волноваться. Ма­ло ли волнений ждет его впе­реди в связи с постановкой оперы?
А «Русалку» действительно собираются в самом недале­ком будущем ставить на пе­тербургской сцене.
- Ну, как идут репетиции, любезный Александр Сергее­вич?- спрашивает Глинка, вернувшийся на родину из оче­редной поездки за границу. - Доволен ли актерами?
- Актеров хулить не буду. Они стараются на совесть,- отвечает Даргомыжский. - А вот дирекция театров верна се­бе: теснит меня, где только может. На новые декорации и костюмы не желает тратиться - и так, мол, сойдет. Но самое грустное: вырезали из партитуры важнейшую сцену объяс­нения Наташи с Князем - и получилась в дальнейшем дей­ствии полная бессмыслица!
Глинка с сочувствием слушает. Ему ли не понять огорче­ний друга, если все это он уже испытал сам.
- А когда покажешь мне свою «Русалку»? Разумеется, без урезок важнейших сцен.
- Самому, Михаил Иванович, не терпится представить оперу на твой суд. Вот только хорошенько отрепетирую пар­тию Наташи с одною из моих учениц.
- С которою? - лукаво осведомился Глинка. - Уж не с Любовью ли Ивановной Беленицыной?
- Ты ее знаешь? - удивился Даргомыжский.
- Любовь Ивановна свела со мною знакомство через об­щих друзей и даже взяла у меня несколько уроков. Кончи­лась твоя монополия, Александр Сергеевич, - поддразнил Глинка. - Отныне мы с тобою вместе будем воспитывать этот прекрасный талант. Мне кажется, Любовь Ивановна способна своим пением даже из камня исторгнуть слезы.
Вскоре, выбрав свободный вечер, Глинка целиком его по­святил слушанию «Русалки» в пополнении автора и Любови Ивановны Беленицыной.
Внимательно слушал Ми­хаил Иванович, заставляя по нескольку раз повторять особо понравившиеся ему отрыв­ки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45