- Мимоза... Простите, я хотел сказать, господин Глинка.
- А куда ему деться? Здесь, в столице. Исправно слу­жит чиновником по ведомству путей сообщения. А еще охот­нее истребляет нотную бумагу... Как только выйдет случай, сведу вас к нему, - пообещал Лев Пушкин. - А сейчас не перейти ли нам от музыки к поэзии?
И снова, в который уж раз, в доме Даргомыжских зазву­чала поэзия Пушкина.
- А теперь ты, Михаил Лукьянович, сыграй нам свои пьесы, которые сложил на стихи Александра.
Яковлев присел к фортепиано:
Вчера за чашей пуншевою
С гусаром я сидел
И молча с мрачною душою
На дальний путь глядел...
Мягким, красивым баритоном он спел романс «Слеза».
- Александр Сергеевич Пушкин, наверное, уже слышал эту музыку? - поинтересовался Саша.
- По доброте своей Александр Сергеевич весьма благо­склонно отнесся к моему скромному опыту.
Саше понравился романс. И одновременно подумал он: как по-разному может быть услышано музыкантом одно и то же стихотворение. Доведись ему когда-нибудь писать му­зыку на эти строки, он наверняка продекламирует их иначе.
Но пока все эти мысли он держит при себе. Где ему, Александру Даргомыжскому, тягаться с Михаилом Яковле­вым!
А новые знакомые все охотнее посещают гостеприимный дом Даргомыжских. Они приносят с собою журнальные но­винки. Лев Пушкин рассказывает о поэзии Кондратия Ры­леева, Вильгельма Кюхельбекера, о замыслах Александра Бестужева, связанных с «Полярной звездой».
- И, конечно, ждут не дождутся Александра Сергееви­ча, - заключает Левушка. - А когда дождутся?.. Беспоща­ден к поэту наш царь Александр Павлович, именуемый льстецами Благословенным.
О Пушкине часто рассказывает Саше и учитель матема­тики, истории и словесности Николай Федорович Пургольд.
- С Пушкина начинается на наших глазах новая лите­ратура, достойная великого народа! - И Николай Федорович тоже читает вслух пушкинские стихи.
А мсье Мажи знакомит воспитанника с книгами новых передовых поэтов и писателей Франции.
Далеко не все из читанного Сашей одобрил бы Сергей Николаевич. Но на что же существуют хитрости? Как только наступает ночь и дом погружается в сон, Саша извлекает из-под подушки припрятанную книгу и, неслышно листая страницы, читает при свете едва теплящейся лампады.
Отлично видит все эти хитрости допоздна бодрствующий мсье Мажи. Посмеиваясь про себя, он смотрит, однако, на них сквозь пальцы. Пусть читает на здоровье питомец. Пусть вырабатывает самостоятельные суждения о жизни.
А Саше и русские и французские литературные новинки пришлись как нельзя более по вкусу. Словно свежим ветром на него повеяло.
До чего же сентиментальной и устаревшей стала казаться ему поэзия, которая и доныне царит в доме Даргомыжских. А если договаривать правду до конца, то многие бывающие у родителей литераторы-стародумы с их косными суждения­ми об искусстве, о жизни, право, так и просятся в злую эпиграмму или пародию.
Но разве об этом скажешь? Недаром Лев Сергеевич Пуш­кин, читая в присутствии молодых Даргомыжских запретные стихи своего старшего брата, иной раз предостерегающе под­нимает палец: мол, не для всех ушей предназначены эти строки. В последнее время красноречивый Левушкин жест повторяется все чаще.
А потом Левушка вовсе ку­да-то пропал.
Настал памятный для Рос­сии день - 14 декабря 1825 го­да. Полки, отказавшиеся пос­ле смерти царя Александра привести присягу новому им­ператору Николаю I, вышли на Сенатскую площадь. Над строем восставших полков реяли знамена, полученные за боевые заслуги в славном 1812 году. Эти полки во главе с передовыми офицерами вы­ступили против царского са­мовластья и крепостного гнета.
На Сенатскую площадь со всех сторон стекался 'народ. Многие вооружились кольями и камнями. А вожди восста­ния медлили и медлили, не решаясь действовать.
Растерянный, объятый страхом император успел собрать верные ему войска. На площади появились пушки. Сам царь отдал команду:
- Пли!
Картечь с визгом полетела туда, где стояли восставшие. Падали убитые и раненые. А залп следовал за залпом... Когда на площадь опустились ранние сумерки, все было кон­чено.
По улицам пошли патрули. Слышалась зловещая бара­банная дробь. По всему городу искали участников восстания. Хватали и правого и виноватого. Царствование Николая I началось.
Город замер. По домам ползли недобрые слухи. Саша Даргомыжский слышал, как среди заговорщиков называли имена Рылеева, Кюхельбекера, Александра Бестужева. Име­на эти были знакомы Саше по альманаху «Полярная звез­да». А один из главных заговорщиков, Александр Бестужев, оказался не кем иным, как автором той самой статьи из «По­лярной звезды», выдержки из которой читал Арлекин на па­мятном маскарадном вечере у Даргомыжских!
Вот когда - на пороге четырнадцатилетия - стал по­стигать Александр Даргомыжский смысл рассуждений авто­ра статьи о вольномыслии в России и о причинах, это воль­номыслие породивших.
Не знал, конечно, мальчик, что и Лев Сергеевич Пушкин тоже оказался в день 14 декабря на Сенатской площади и проявил живейшее участие к восставшим. А вскоре Левушка, опасаясь возможного преследования, совсем покинул столи­цу: надумал податься в юнкера и махнул на Кавказ.
Тревожные слухи о жестоких расправах росли и росли. А спустя шесть месяцев после трагического дня столицу по­трясла новая страшная весть: 13 июля 1826 года в Петро­павловской крепости были казнены пять участников декабрь­ского восстания, признанных правительством особо опас­ными.
Много говорилось об этих событиях в доме у Даргомыж­ских. Судили о них по-разному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45