Эти послед­ние, впрочем, никогда не идут пешком. Они приезжают в соб­ственных каретах с лакеями на запятках. И встречает их, почтительно склонившись, высокий дородный швейцар с пышными бакенбардами, облаченный в расшитую золотом ливрею. Он едва успевает раскрывать перед прибывающими массивные парадные двери.
Деловой день в Государственном Коммерческом банке начинается. И тотчас приходит в действие весь многочис­ленный штат от последнего писца до правителя канцеля­рии.
Правитель канцелярии, Сергей Николаевич Даргомыж­ский, приходит на службу, едва забрезжит хмурое петербург­ское утро. Идти усердному чиновнику недалеко. Ему предо­ставлена казенная квартира в самом здании банка. Здесь Сергей Николаевич свободно разместился со всей своей семьей.
Маленькому Саше Даргомыжскому столичная квартира казалась поначалу огромной. Особенно по вечерам, когда из экономии не везде зажигали свечи и длинная анфилада ком­нат была погружена в темноту. Но вскоре мальчик освоился на новоселье, и даже сумрак перестал его пугать.
Зато какой здесь простор для игр! Вот где можно спря­таться так, что, если сам не выскочишь из укромного угла, до вечера не отыщут.
Замечательно красивый вид открывается из окон, обра­щенных не на шумную Садовую улицу, а на тихий и мало­людный Екатерининский канал, закованный в гранит. В пред­весеннюю пору Саша любит, прильнув к оконному стеклу, подолгу смотреть, как медленно плывут куда-то вдаль по темным водам канала немногие уцелевшие льдины. Кре­пись не крепись, зима, а придется уступать весне до­рогу!
- Вы тоже любите весну, мсье Мажи? - спрашивает он нового своего воспитателя, сменившего старую няньку.
- О, без сомнения, мой милый! - откликается гувер­нер. - Это лучшее время года. Но, увы, - продолжает он со вздохом, - у вас в Петербурге весна так коротка!
Мсье Мажи с увлечением рассказывает питомцу о родном Париже, где благодатная весенняя пора длится долго-долго, а начинается тогда, когда русская столица вся еще скована льдом.
Саша слушает рассказы гувернера и забрасывает его во­просами. Разговор они ведут на французском языке, с ко­торым Саша управляется весьма ловко. И это никого не по­ражает. Подумаешь, диво! Вот когда Сашенька впервые за­говорил по-русски, тогда было чему удивляться. Наконец сбылось то, чего так долго, почти отчаявшись, ожидали лю­бящие родители.
В тот давний памятный день пятилетний Саша, вероятно, сам не подозревая всей огромности события, подошел к раз­вешанным в петербургской гостиной фамильным портретам и, показав на них, отчетливо произнес:
- Это - папенька, это - маменька!
Все замерли. Но неужто чудо, свершившись, вдруг ис­чезнет? Нет, день ото дня мальчик становился все словоохот­ливее. Будто стремился вознаградить себя за годы молчания. Теперь с утра до вечера по всему дому раздавался его высо­кий, звонкий голос.
А старший брат и сестры вовсе его затормошили:
- Сашенька, повтори!..
- Сашенька, скажи!..
- Сашенька, отвечай!..
И Саша терпеливо повторял, отвечал, говорил, внима­тельно прислушиваясь к звучанию каждого слова.
- А ведь прав оказался уездный лекарь, - вспоминал Сергей Николаевич. - Каков провидец! - Отец снова и снова с улыбкой слушал веселую болтовню своего любимца. - Остается ждать теперь, - шутливо заключил он, обращаясь к жене, - чтобы предсказание сбылось полностью.
- Что ты хочешь этим сказать? - рассеянно спросила Марья Борисовна.
- А разве ты забыла посулы старого медика? Помнит­ся, твердо обещал он: по всей России голос вашего Алек­сандра слышен будет, а может быть, и за ее пределами.
Марья Борисовна покачала головой.
- Зачем загадывать так далеко? Сашеньке еще расти да расти, да набираться ума-разума. А для того - ой, сколько надобно ему учиться!
Против этого Сергей Николаевич Даргомыжский не спорил. Кто другой, а он-то хорошо знает цену учению. Не­даром за собственными его плечами - образование, полу­ченное не где-нибудь, а в московском Благородном пан­сионе.
Конечно, неплохо бы и своим детям дать такое же обра­зование. Тем более, что в Петербурге есть Благородный пан­сион, ни в чем не отстающий от московского. Но Даргомыж­ским туда пути заказаны. По крайней мере до тех пор, пока Сергей Николаевич не получит за ревностную службу почет­ного дворянского звания. А это долгая песня. Стало быть, придется довольствоваться домашним воспитанием детей. Что ж, Сергей Николаевич не пожалеет для того ни трудов, ни средств.
А дети рады такому обороту дел. И всех больше - Алек­сандр. Ни за что не расстанется он с любимым гувернером. Мсье Мажи - лучший из воспитателей! Он и образован, и умен, и добр. Ему, как верному другу, можно все рассказать без утайки. Он всегда тебя поймет, утешит и даст дельный совет. Вот каков мсье Мажи! С ним заниматься - одно удо­вольствие. Саша и не заметил, как быстро овладел француз­ской разговорной речью и приохотился к французским книж­кам.
Впрочем, русские книги интересуют его ничуть не мень­ше. И немалая заслуга в том принадлежит другому Сашино­му учителю, Николаю Федоровичу Пургольду.
Представив ему будущего ученика, Сергей Николаевич наставительно обратился к сыну:
- Николай Федорович преподаст тебе, мой друг, начала математики. Затем будешь изучать историю, начиная с се­дой древности. Ну, а что до прочих предметов, то уважаемый наставник, полагаю, сам определит, какие из них в первую очередь нужны. Не так ли, почтеннейший Николай Федоро­вич?
Молодой учитель, почти юноша по летам, смущенный не­привычным обращением, молча поклонился. Он был от при­роды крайне стеснителен и немногоречив, новый Сашин на­ставник, сам лишь недавно расставшийся с пансионской скамьей. Однако вся его застенчивость пропадала, как толь­ко он оставался с учеником один на один. И откуда бралось красноречие! Саша переставал замечать время, когда Ни­колай Федорович рассказывал о подвигах русских воинов на поле Куликовом, о древнем Риме, о средневековой Франции. Право, можно было подумать, что в событиях, о которых так увлекательно повествовал учитель, он сам участвовал, а люди, давно ушедшие в прошлое, его близкие знакомцы.
Положительно повезло Саше Даргомыжскому с первыми учителями, если... не говорить о музыке.
Собственно, никакого зла против девицы Луизы Вольгеборн, у которой Саша берет уроки игры на фортепиано, он вовсе не таит. Напротив. Фрейлейн Луиза так ласкова, доб­ра, чувствительна. Она искренне восторгается своим питом­цем и всякий раз после урока награждает его поцелуем в лоб, хотя, положа руку на сердце, ученик не дает пока повода для похвал. Только сам ли ученик повинен в том?
На этот счет Сергей Николаевич к исходу второго года музыкальных занятий сына составил вполне определенное мнение.
- Не находишь ли, - заявил он как-то Марье Борисов­не после очередного музыкального урока, - что выбор учи­теля в лице фрейлейн Вольгеборн нельзя признать счастли­вым для Александра? По его способностям должно бы ожи­дать куда более значительных успехов.
- Но может быть, - мягко возразила Марья Борисов­на, - еще преждевременно об этом судить? Ведь Сашенька так мал! Да и фрейлейн Луиза, обретя со временем опыт, надо надеяться, станет строже взыскивать с него.
- Нет, друг мой! Не питаю никаких надежд. И еще ска­жу: ошибиться в выборе учителя всякий может - в том нет еще беды. Но ежели, осознав ошибку, вместо того чтобы ис­править, мы усугубим ее - тогда беда будет непоправима.
Добросердечной Марье Борисовне немного жаль расста­ваться с миловидной немочкой. Однако, здраво рассудив, она вынуждена признать: под музыкальным руководством фрейлейн Луизы Сашенька действительно недалеко уйдет.
Вот взять, к примеру, старшего сына Эраста. Как пре­успел тот в своих занятиях на скрипке! А почему? Потому что сам господин Франц Бем, концертмейстер санкт-петер­бургских театров, отличный музыкант и виртуоз, дает уроки Эрасту.
А ведь Сашенька ничуть не уступает в музыкальных да­рованиях брату.
- Как думаешь, не заменить ли Сашеньке фортепиано скрипкой? - Марья Борисовна вопросительно смотрит на мужа.
Но Сергей Николаевич, страстный любитель музыки, хо­рошо знающий в ней толк, не желает сдаваться. Уже давно в мечтаниях видится ему семейный музыкальный ансамбль, где каждому из детей определена своя роль: Эрасту - скри­пача, дочери Людмиле - арфистки, а Александру - пиани­ста.
Вскоре, по рекомендации сведущих в музыке людей, в дом явился новый фортепианный учитель.
- Данилевский Адриан Трофимович, - представился во­шедший, произнося слова с заметным украинским акцентом.
Не сказать, чтобы природа наградила Адриана Трофи­мовича привлекательной внешностью. Глаза его из-под на­висших бровей смотрели угрюмо, даже сурово. Вероятно, улыбка очень редко освещала его лицо. Если же ей и удава­лось прорваться ненароком, Адриан Трофимович, казалось, тут же спешил спрятать ее за густыми и длинными, как у запорожца, усами.
Марья Борисовна мысленно вздохнула, не без сожаления вспомнив в эту минуту добродушную фрейлейн Луизу.
- Вот, Сашенька, - Марья Борисовна подвела сына к новому учителю, - отныне будет руководствовать тобою в музыке уважаемый Адриан Трофимович. Будь внимателен,
голубчик, и учись с похвальным прилежанием. Я надеюсь, - продолжала она, просительно глянув на Данилевского, - что сын мой не подаст повода для взысканий?..
- Это будет далее видно, сударыня, - перебил ее Адри­ан Трофимович.
Он не отличался галантностью и презирал светский эти­кет. Дескать, берите меня таким, каков я есть, а не нравит­ся - ваша воля! Мое дело - учить музыке, а не рассыпать­ся в комплиментах. Свое же дело, надо полагать, я знаю.
С полным правом мог бы сказать такое о себе Адриан Трофимович. Не случайно столь солидной была его репута­ция в столице. Образованный музыкант и даровитый пиа­нист, он имел все основания сделать артистическую карьеру, если бы не на редкость колючий и неуживчивый характер.
От такого характера частенько страдали многочисленные ученики Адриана Трофимовича. И все же мало кто так, как он, умел передавать ученикам свое искусство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25