Эти последние, впрочем, никогда не идут пешком. Они приезжают в собственных каретах с лакеями на запятках. И встречает их, почтительно склонившись, высокий дородный швейцар с пышными бакенбардами, облаченный в расшитую золотом ливрею. Он едва успевает раскрывать перед прибывающими массивные парадные двери.
Деловой день в Государственном Коммерческом банке начинается. И тотчас приходит в действие весь многочисленный штат от последнего писца до правителя канцелярии.
Правитель канцелярии, Сергей Николаевич Даргомыжский, приходит на службу, едва забрезжит хмурое петербургское утро. Идти усердному чиновнику недалеко. Ему предоставлена казенная квартира в самом здании банка. Здесь Сергей Николаевич свободно разместился со всей своей семьей.
Маленькому Саше Даргомыжскому столичная квартира казалась поначалу огромной. Особенно по вечерам, когда из экономии не везде зажигали свечи и длинная анфилада комнат была погружена в темноту. Но вскоре мальчик освоился на новоселье, и даже сумрак перестал его пугать.
Зато какой здесь простор для игр! Вот где можно спрятаться так, что, если сам не выскочишь из укромного угла, до вечера не отыщут.
Замечательно красивый вид открывается из окон, обращенных не на шумную Садовую улицу, а на тихий и малолюдный Екатерининский канал, закованный в гранит. В предвесеннюю пору Саша любит, прильнув к оконному стеклу, подолгу смотреть, как медленно плывут куда-то вдаль по темным водам канала немногие уцелевшие льдины. Крепись не крепись, зима, а придется уступать весне дорогу!
- Вы тоже любите весну, мсье Мажи? - спрашивает он нового своего воспитателя, сменившего старую няньку.
- О, без сомнения, мой милый! - откликается гувернер. - Это лучшее время года. Но, увы, - продолжает он со вздохом, - у вас в Петербурге весна так коротка!
Мсье Мажи с увлечением рассказывает питомцу о родном Париже, где благодатная весенняя пора длится долго-долго, а начинается тогда, когда русская столица вся еще скована льдом.
Саша слушает рассказы гувернера и забрасывает его вопросами. Разговор они ведут на французском языке, с которым Саша управляется весьма ловко. И это никого не поражает. Подумаешь, диво! Вот когда Сашенька впервые заговорил по-русски, тогда было чему удивляться. Наконец сбылось то, чего так долго, почти отчаявшись, ожидали любящие родители.
В тот давний памятный день пятилетний Саша, вероятно, сам не подозревая всей огромности события, подошел к развешанным в петербургской гостиной фамильным портретам и, показав на них, отчетливо произнес:
- Это - папенька, это - маменька!
Все замерли. Но неужто чудо, свершившись, вдруг исчезнет? Нет, день ото дня мальчик становился все словоохотливее. Будто стремился вознаградить себя за годы молчания. Теперь с утра до вечера по всему дому раздавался его высокий, звонкий голос.
А старший брат и сестры вовсе его затормошили:
- Сашенька, повтори!..
- Сашенька, скажи!..
- Сашенька, отвечай!..
И Саша терпеливо повторял, отвечал, говорил, внимательно прислушиваясь к звучанию каждого слова.
- А ведь прав оказался уездный лекарь, - вспоминал Сергей Николаевич. - Каков провидец! - Отец снова и снова с улыбкой слушал веселую болтовню своего любимца. - Остается ждать теперь, - шутливо заключил он, обращаясь к жене, - чтобы предсказание сбылось полностью.
- Что ты хочешь этим сказать? - рассеянно спросила Марья Борисовна.
- А разве ты забыла посулы старого медика? Помнится, твердо обещал он: по всей России голос вашего Александра слышен будет, а может быть, и за ее пределами.
Марья Борисовна покачала головой.
- Зачем загадывать так далеко? Сашеньке еще расти да расти, да набираться ума-разума. А для того - ой, сколько надобно ему учиться!
Против этого Сергей Николаевич Даргомыжский не спорил. Кто другой, а он-то хорошо знает цену учению. Недаром за собственными его плечами - образование, полученное не где-нибудь, а в московском Благородном пансионе.
Конечно, неплохо бы и своим детям дать такое же образование. Тем более, что в Петербурге есть Благородный пансион, ни в чем не отстающий от московского. Но Даргомыжским туда пути заказаны. По крайней мере до тех пор, пока Сергей Николаевич не получит за ревностную службу почетного дворянского звания. А это долгая песня. Стало быть, придется довольствоваться домашним воспитанием детей. Что ж, Сергей Николаевич не пожалеет для того ни трудов, ни средств.
А дети рады такому обороту дел. И всех больше - Александр. Ни за что не расстанется он с любимым гувернером. Мсье Мажи - лучший из воспитателей! Он и образован, и умен, и добр. Ему, как верному другу, можно все рассказать без утайки. Он всегда тебя поймет, утешит и даст дельный совет. Вот каков мсье Мажи! С ним заниматься - одно удовольствие. Саша и не заметил, как быстро овладел французской разговорной речью и приохотился к французским книжкам.
Впрочем, русские книги интересуют его ничуть не меньше. И немалая заслуга в том принадлежит другому Сашиному учителю, Николаю Федоровичу Пургольду.
Представив ему будущего ученика, Сергей Николаевич наставительно обратился к сыну:
- Николай Федорович преподаст тебе, мой друг, начала математики. Затем будешь изучать историю, начиная с седой древности. Ну, а что до прочих предметов, то уважаемый наставник, полагаю, сам определит, какие из них в первую очередь нужны. Не так ли, почтеннейший Николай Федорович?
Молодой учитель, почти юноша по летам, смущенный непривычным обращением, молча поклонился. Он был от природы крайне стеснителен и немногоречив, новый Сашин наставник, сам лишь недавно расставшийся с пансионской скамьей. Однако вся его застенчивость пропадала, как только он оставался с учеником один на один. И откуда бралось красноречие! Саша переставал замечать время, когда Николай Федорович рассказывал о подвигах русских воинов на поле Куликовом, о древнем Риме, о средневековой Франции. Право, можно было подумать, что в событиях, о которых так увлекательно повествовал учитель, он сам участвовал, а люди, давно ушедшие в прошлое, его близкие знакомцы.
Положительно повезло Саше Даргомыжскому с первыми учителями, если... не говорить о музыке.
Собственно, никакого зла против девицы Луизы Вольгеборн, у которой Саша берет уроки игры на фортепиано, он вовсе не таит. Напротив. Фрейлейн Луиза так ласкова, добра, чувствительна. Она искренне восторгается своим питомцем и всякий раз после урока награждает его поцелуем в лоб, хотя, положа руку на сердце, ученик не дает пока повода для похвал. Только сам ли ученик повинен в том?
На этот счет Сергей Николаевич к исходу второго года музыкальных занятий сына составил вполне определенное мнение.
- Не находишь ли, - заявил он как-то Марье Борисовне после очередного музыкального урока, - что выбор учителя в лице фрейлейн Вольгеборн нельзя признать счастливым для Александра? По его способностям должно бы ожидать куда более значительных успехов.
- Но может быть, - мягко возразила Марья Борисовна, - еще преждевременно об этом судить? Ведь Сашенька так мал! Да и фрейлейн Луиза, обретя со временем опыт, надо надеяться, станет строже взыскивать с него.
- Нет, друг мой! Не питаю никаких надежд. И еще скажу: ошибиться в выборе учителя всякий может - в том нет еще беды. Но ежели, осознав ошибку, вместо того чтобы исправить, мы усугубим ее - тогда беда будет непоправима.
Добросердечной Марье Борисовне немного жаль расставаться с миловидной немочкой. Однако, здраво рассудив, она вынуждена признать: под музыкальным руководством фрейлейн Луизы Сашенька действительно недалеко уйдет.
Вот взять, к примеру, старшего сына Эраста. Как преуспел тот в своих занятиях на скрипке! А почему? Потому что сам господин Франц Бем, концертмейстер санкт-петербургских театров, отличный музыкант и виртуоз, дает уроки Эрасту.
А ведь Сашенька ничуть не уступает в музыкальных дарованиях брату.
- Как думаешь, не заменить ли Сашеньке фортепиано скрипкой? - Марья Борисовна вопросительно смотрит на мужа.
Но Сергей Николаевич, страстный любитель музыки, хорошо знающий в ней толк, не желает сдаваться. Уже давно в мечтаниях видится ему семейный музыкальный ансамбль, где каждому из детей определена своя роль: Эрасту - скрипача, дочери Людмиле - арфистки, а Александру - пианиста.
Вскоре, по рекомендации сведущих в музыке людей, в дом явился новый фортепианный учитель.
- Данилевский Адриан Трофимович, - представился вошедший, произнося слова с заметным украинским акцентом.
Не сказать, чтобы природа наградила Адриана Трофимовича привлекательной внешностью. Глаза его из-под нависших бровей смотрели угрюмо, даже сурово. Вероятно, улыбка очень редко освещала его лицо. Если же ей и удавалось прорваться ненароком, Адриан Трофимович, казалось, тут же спешил спрятать ее за густыми и длинными, как у запорожца, усами.
Марья Борисовна мысленно вздохнула, не без сожаления вспомнив в эту минуту добродушную фрейлейн Луизу.
- Вот, Сашенька, - Марья Борисовна подвела сына к новому учителю, - отныне будет руководствовать тобою в музыке уважаемый Адриан Трофимович. Будь внимателен,
голубчик, и учись с похвальным прилежанием. Я надеюсь, - продолжала она, просительно глянув на Данилевского, - что сын мой не подаст повода для взысканий?..
- Это будет далее видно, сударыня, - перебил ее Адриан Трофимович.
Он не отличался галантностью и презирал светский этикет. Дескать, берите меня таким, каков я есть, а не нравится - ваша воля! Мое дело - учить музыке, а не рассыпаться в комплиментах. Свое же дело, надо полагать, я знаю.
С полным правом мог бы сказать такое о себе Адриан Трофимович. Не случайно столь солидной была его репутация в столице. Образованный музыкант и даровитый пианист, он имел все основания сделать артистическую карьеру, если бы не на редкость колючий и неуживчивый характер.
От такого характера частенько страдали многочисленные ученики Адриана Трофимовича. И все же мало кто так, как он, умел передавать ученикам свое искусство.
1 2
3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25