— Когда она просила вас стать свидетелем?— Три-четыре месяца назад, когда решила, что ей необходимо развестись.— Чтобы выйти замуж за Грантленда?— Прямо она не говорила, но смысл был такой. К моему удивлению, удивлению и стыду, он на нее клюнул, клюнул на ее потасканные прелести. Зря я только переживала. Они одного поля ягода. Он ничуть не лучше ее. А, может, гораздо хуже.— Почему вы так решили?— Мне бы не хотелось об этом. Я помню его с тех пор, как он приехал в город. Подающий надежды молодой врач. Ради своих пациентов он был готов отдать все. Однажды он сказал мне, что стать врачом было для него великой мечтой. Его семья разорилась во время экономической депрессии, и он пошел работать механиком в гараж, чтобы получить медицинское образование. Он прошел тяжелую школу жизни, закончил медицинский колледж, и это научило его кое-чему. В то время, лет шесть-восемь тому назад, когда родители не могли его содержать, он не прекращал заботиться о них. Это было до того, как у него возникли большие замыслы.— Что же произошло, — он почувствовал вкус к деньгам?— Не только. Оглядываясь назад, я думаю, что перелом наступил года три тому назад. Было заметно, что он теряет интерес к врачебной практике. Я видела, как то же самое происходит и с некоторыми другими врачами, что-то в них иссякает, появляются новые интересы, и они начинают гоняться за деньгами. В один прекрасный день им уже нет дела до пациентов, прописывают им таблетки и — «кто следующий?», а некоторые из врачей сами живут на своих же таблетках.— Что произошло с д-ром Грантлендом три года назад?— Точно не знаю. Но могу сказать, что это случилось не с ним одним. Со мной тоже что-то случилось, если хотите знать правду.— Именно правду я и хочу знать. Мне думается, что вы солгали.Ее голова дернулась, словно я натянул петлю. Она сузила глаза. Они наблюдали за мной с потаенной хитрецой. Я сказал:— Если вы знаете нечто важное о смерти Алисии Холлман, то ваш долг рассказать об этом.— У меня также долг перед самой собой. То, что я хранила на замке в своей душе, меня не красит.— Будете смотреться еще хуже, если допустите, чтобы невиновный человек принял вину за убийство. Те люди, что проходили мимо по улице, охотятся за ним. Если вы собираетесь молчать, пока они не найдут его и не застрелят, то будет слишком поздно. Слишком поздно для Карла Холлмана и слишком поздно для вас.Ее взгляд последовал за моим и выглянул на улицу. За исключением моей машины и автомобиля Зинни там было по-прежнему пустынно. В потемневших глазах миссис Хатчинсон появились далекие огоньки, словно отражая улицу. Она открыла рот и сжала его в упрямую полоску.— Как вы можете рассиживать и скрывать правду в то время, как целая семья умирает или погибает от руки убийцы. Вы считаете себя добропорядочной женщиной...— Уже нет, не считаю.Миссис Хатчинсон опустила голову и уставилась на руки, лежащие на коленях. Под кожей проступала сеть синих вен. Когда она стиснула руки в кулаки, вены набухли. Миссис Хатчинсон заговорила задыхающимся голосом, словно угрызения совести сдавили ей горло петлей:— Я гадкая женщина. Я и вправду солгала насчет этого револьвера. Д-р Грантленд говорил о нем со мной по пути в город. И вечером опять говорил, когда она была с ребенком.— И что он вам сказал?— Сказал, что если меня кто-нибудь спросит о револьвере, то я должна придерживаться первоначальной версии. Иначе у меня будет масса неприятностей. Так оно и оказалось.— Теперь у вас меньше неприятностей, чем минуту назад. Какая первоначальная версия?— Та, которую он велел мне рассказывать. Что у нее не было оружия в тот вечер, когда она умерла. Что я его не видела по крайней мере неделю, как и коробку с патронами.— А с патронами что стало?— Он их взял. Мне было велено говорить, что револьвер и патроны он отобрал у нее для ее же безопасности.— Когда он выдал эту версию?— В ту же ночь, когда приехал на ранчо.— Версию выдумал он. Почему же вы с ней согласились?— Я испугалась, — сказала она. — В тот вечер, когда она все не возвращалась и не возвращалась домой, я испугалась, что она сотворила с собой что-нибудь, и меня станут винить.— Кто стал бы вас винить?— Да все. Сказали бы, что я слишком стара, чтобы годиться в сиделки. — Ладони с синими венами разжались и вновь сжались. — Я сама себя винила. Не доглядела. Мне не следовало оставлять ее одну ни на минуту, не следовало отпускать ее из дома. Накануне вечером ей позвонили из Беркли, что-то насчет сына, и она весь день проходила расстроенная. Твердила, что убьет себя, потому что семья бросила ее, и никто ее не любит. Во всем этом она винила Обрекающих.— Кого?— Обрекающих. Рок. Она вечно говорила об эти своих Обрекающих. Она верила, что ее жизнью управляют некие злые духи, и в тот день, когда она родилась, они уничтожили всю любовь в мире. Мне кажется, в каком-то смысле это была правда. Ее действительно никто не любил. Она и мне порядком надоела. Иногда я думала, что если бы она и впрямь умерла, это принесло бы облегчение ей самой, да и все бы вздохнули свободнее. Я взяла на свою душу грех, допустив подобные мысли.Глаза миссис Хатчинсон казались обращенными внутрь, на образ, вызванный памятью. Она заморгала, словно этот образ излучал ослепительный свет.— Я хорошо помню минуту, когда меня посетили эти мысли, и я поставила на ней крест. Я вошла к ней в комнату с обедом на подносе, а она стояла перед большим зеркалом, одетая в норковое манто. Она заряжала револьвер и разговаривала сама с собой о том, как ее бросил отец — но он не бросал, он просто умер, но она воспринимала это болезненно — и о том, как ее покинули дети. Она наставила на зеркало оружие, и я помню, как подумала, что ей бы повернуть его и распрощаться с жизнью, вместо того чтобы болтать об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73