Известное дело, уж если эта дьявольская болезнь где-то осядет, там она и хватает свои жертвы.
Все это вспоминали и рассказывали друг другу опасливо, полушепотом. Но никто не мог сказать, где же могла подцепить хворь Лээна из Мяннику,— никто в ее роду и из родичей покойного мужа вроде не болел проказой.
Но потом какая-то женщина вспомнила, что Лээна ела сама и кормила своих детей треской, пойманной прокаженными; рыбу эту говорившая не решалась скормить даже своим свиньям. И вообще все знали, что Лээна из Мяннику — человек скромный, за что ее хвалили; она со своими двумя сыновьями ни для кого не была в тягость. Теперь же, в поисках причин болезни, скромность ее обернули скупостью и сочли грехом, из-за чего господь бог и покарал ее. Этот грех — скупость, мол, ослепил ее и не дал закопать в землю треску, полученную от прокаженных, зарыть или сжечь.
Так судачили полушепотом люди между собой, и часть сказанного могла быть правдой, а другая часть — чем-то поставленным с ног на голову, как история о треске прокаженных. И потом сокрушались о судьбе ее детей, потому как ни у Лээны, ни у ее мужа не было близких родственников. А кто из чужих возьмет под свою опеку детей прокаженной?! Они ведь еще нуждаются в заботе, Паулю всего-то тринадцать, да и Яан старше его лишь на два-три года.
И еще люди толковали, с кем больше всего общалась Лээна и кому она в свою очередь могла передать эту ужасную болезнь. Прежде всего старуха Лыука — впрочем, разве эта развалина заболеет? Затем Тийна из Суурекиви — да, с Тийной они вместе были на конфирмации, часто друг к другу заходили. По очереди бывали на рынке в Харе, продавали, помогая друг другу, масло, иногда носили его даже в Ватку. Да, в самом деле носили в Ватку.
И теперь люди считали, что свою болезнь Лээна подцепила именно в Ватку. Что тут удивляться, ведь больные из Ватку ходят всюду, как здоровые, кому за ними следить- то. Зараза, бывает, пристает и к крючкам от ворот, и к ручкам дверей — так вот и заболевают. К тому же сама Лээна совсем не боялась больных, разговаривала с ними, расспрашивала о житье-бытье. Вот и узнала теперь, что там за жизнь. Стоило ли быть такой уж смелой, мухи и даже ветер могли передать хворь от больной к здоровой.
Общались между собой и семьи Мяннику и Нээме. Мальчишек манили кораблики Пээтера из Тапурлы, богатый и горделивый особняк,— Пауль одних лет с Тони, и хотя он из бобыльской хибары, не выгонишь же ты его, как чужую собаку.
Так говорят те, кто был далек от Лээны и ее мальчишек. Но и все жители маленького острова не так уж обособлены друг от друга. И дома, в своих комнатах, втайне от своих ближних, люди ищут на себе следы болезни и многие готовы дрожать из-за какого-нибудь невинного пупырышка, лишая или экземы. Матери спрашивают детей, когда они в последний раз играли с сыновьями Лээны, осматривают у них руки-ноги и предостерегают, чтобы не водились с мальчишками из Мяннику. Конечно, презирать Яана и Пауля не надо, это не по-божески, но каждый должен беречь себя. И они уже оберегают себя — в глазах детей страх,— и много вздохов й молитв на Весилоо устремляется в этот осенний вечер к господу богу.
Ничего еще не знают о случившемся сыновья Лээны, которые копнят сено на сенокосном участке у моря.
Поблескивают грабли в молодых руках, мальчишкам не от кого было научиться бездельничать. Они надеются рано закончить работу, потом замышляют отправиться за уловом.
После обеда мать должна вернуться домой, но они предполагают, что она, пожалуй, осталась ждать лекарство, выписанное доктором. Аптекарь взвешивает каждую крупинку порошка и не может это сделать быстро.
Закончив очесывать последнюю копну, братья спешат домой, задают корм свинье и поросенку, ищут, чего бы поесть самим, и затем торопливо готовят снасть. Они поставят ее сегодня тут же, на берегу Весилоо. То и дело поглядывают в сторону Хары — не видать ли лодки с матерью?
— Яан, что, у матери ломота в ногах?
— Вроде да, а там кто знает, что скажет врач.
Когда мать не вернулась домой и к дойке коров, братья
забеспокоились. Пригнали Пугу и Рууту в гудящий от мух хлев. Яан остался хлопотать по дому, Пауль пошел к соседям Нээме: может быть, хозяйка придет подоить коров.
И вот Пауль, то спеша, то замедляя шаг, идет через сосняк, по тропе в сторону бобыльского участка и не замечает, как хорош и тих вечер, и в душе у него нарастает страх, дикий, дотоле неизведанный страх. Ему вспоминается, как
несколько лет назад мать одной ученицы третьего класса, Сальме Юласе, была признана в Харе прокаженной. У этой женщины тоже были пятна на ногах.
Из-за этого никто не захотел сидеть с Сальме за одной партой. И когда потом Лейде Тахк было велено сесть с Сальме, она держалась от нее подальше, сидела на краешке скамейки. На следующий день Лейда вовсе не пришла в школу. Пришла мать Лейды, и после этого Сальме снова оставили сидеть одну. Однажды, когда Сальме не было в школе, учитель объяснил, что никто не должен бояться Сальме из-за болезни ее матери: Сальме осмотрел доктор и признал совершенно здоровой. И ее перестали бояться в самом деле, но на переменках она бывала чаще всего одна, никто не хотел, играя в хоровод, брать ее за руку, разве что грубые и озорные мальчишки. Но Сальме и сама не хотела с ними водиться.
Были ли прокаженные в роду Нээме? Он, кажется, слышал, но не уверен в этом. Если и были, то, во всяком случае, очень давно — бояться нечего. Напротив, на Нээме вроде все боятся его, Пауля. И когда Пауль говорит, что мать еще не пришла домой, на Нээме вовсе не удивляются.
Ничего не сказав, хозяйка Нээме набрасывает на голову платок, выходит во двор и направляется в сторону Мяннику;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41