— И лепру можно одолеть, если с самого начала...
— Значит, это не... проказа?
Врач молчит, старый фельдшер смотрит в сторону.
И мать догадывается, что ее лишь пытаются утешить иностранным словом, и в этот миг Лээна из Мяннику осознает величину беды, в которую попала она и ее дети.
— Господи! У меня же дети!.. Я одинокая, вдова, и у меня дети!
И она стоит посреди кабинета врача, невысокая, коренастая поморка, жесткие от ежедневного труда руки вытянуты, как рычаги, глаза неподвижны, одутловатое лицо в слезах.
Беспомощно следит за каждым ее движением врач, приехавший в Ватку всего два месяца назад и еще не привыкший видеть такое отчаяние. Он пытается утешить женщину, пытается убедить ее, что болезнь в начальной стадии и излечима. Но сам он знает: медицина все еще бессильна перед этим заболеванием. Лишь в единичных случаях больной поправляется и его выпускают за ворота лепрозория, домой. Чудеса возможны, но их нельзя отнести за счет углекислого снега профессора Пальдрокка и препаратов золота, которыми лечат здесь, в Ватку, прокаженных. Их действие на больных временное и внешнее. Они скорее для «косметики» больного, как сказал старый практик фельдшер Мягар о лекарствах знаменитого профессора. Но это вовсе не значит, что в будущем, у)же в ближайшем будущем не будет найдено исцеляющее /лекарство. В этом убежден он, молодой врач, и он хочет способствовать тому и даже сам открыть лекарство. Но сейчас он пытается утешить женщину словами, в которые не верит сам, пытается убедить ее, что она исцелится. Он обещает даже отпустить ее ненадолго домой, чтобы она устроила свои дела.
Мать уже не слышит его слов, а тем более не догадывается, о чем думает доктор Хирве. Она знает лишь одно — она прокаженная, двое ее сыновей теперь дети прокаженной. Хотя болезнь не прицепилась к ним, хотя их не везут в Ватку, их все равно со страхом будет обходить любой человек. И она знает, слышала это еще в детстве от родителей, училась тому и в школе, и на конфирмации, читала в Библии — только Иисус, сын божий, способен воскресить умершего, как воскресил дочь Иаира, и исцелить прокаженного.
Врач выводит ее во двор, по-прежнему Твердя, что она еще может побывать дома, но для ушей матери слова его как невнятный гул. В мыслях у нее одно — кто поможет ей и ее сыновьям: Иисус Христос, сын божий? Во дворе она падает в отчаянии на колени и произносит, стеная, лишь одно слово: «Господи! Господи! Господи!»
Идущие с сенокоса больные останавливаются за оградой и слушают, держа на плечах грабли, и у некоторых набегают на глаза слезы — не столько из жалости к новой больной, сколько к самим себе.
Врач велит им идти. И они уходят, с хмурыми и строгими лицами, разговаривая о том, кто и откуда эта больная.
Фельдшер тоже пытается убедить больную, что она может побывать дома. Но Лээна в своем отчаянии не слышит и его. Все проплывает перед ее глазами, как в безбрежном, бесконечном болоте, которое затягивает сырой, пронизывающий, обволакивающий душу туман. В этом тумане виднеются головы двух ее сыновей, но вскоре и они тонут в холодной трясине. На дне его барахтается она сама.
И где-то высоко-высоко — Иисус. Она не видит его, туман застит взор. Но она догадывается — он там. Мать не понимает, почему Иисус не слышит ее, и она всё громче зовет его. Но ничто не отзывается ей — только холодное болото и гнетущий, все обволакивающий туман.
И она взывает изо всех сил, чтобы слышали ее все больные в Ватку, и столетний лес стенает кругом в ответ:
— Господи!
Она обессилена.
Она ждет.
Ведь до сих пор бог почти всегда слышал ее молитвы. Она смотрит ввысь.
Но не является из тумана могучая длань и бог не подает ей никакого знака.
Гляди, там ее дети, Яан и Пауль. Она хотела бы попри- читать еще, пожаловаться Ему, но у нее не осталось сил. Она, обычно такая спокойная, беззвучно оплакавшая смерть мужа, ничего не произнесшая, только омочившая слезами подушку, она, поморка, не может понять, где она и что происходит вокруг нее. Она ощущает, что тонет. Не в море, а на болоте. Затхлая болотная вода подступает к горлу и душит ее; обессиленная, она увязает все глубже.
Несмотря на запреты врача и фельдшера, прочие больные не уходят в свои помещения, они долго стоят возле матери, многие тоже громко плачут. Они сами знают, что каждое подобное волнение во вред здоровью, но не могут уйти.
Фельдшер подзывает двух не тяжело больных женщин и посылает их отвести мать в ее палату и устроить ее на кровати.
И, в бреду о своих сыновьях и о господе, Лээна попадает в большую женскую палату и в беспамятстве лежит на кровати.
Уже к вечеру того же дня, как лесной пожар в засуху, по Весилоо разносится страшная весть: Лээна из Мяннику заболела проказой и попала в Ватку. Будто смерч проносится над островом. И само собой всплывает в памяти стариков, как пятьдесят с лишним лет назад отсюда, из Весилоо, с бобыльского хутора Нээме были увезены куда-то далеко, в больницу прокаженных возле Чудского озера, мужчина и женщина. В Ватку тогда еще не было колонии. Эти двое были дедушка и бабушка Лаэса из Нээме. Но ни дотоле, ни потом никто на Весилоо не заболевал этой хворью. На Сааремаа — да, болели. Даже до Хары доходили слухи, кто из какой семьи или холостой отправлен в Ватку.
Дедушка и бабушка из Нээме давно уже умерли, а потом в этой семье не было прокаженных. Но это считали чудом, потому как проказа обычно не довольствуется одним-двумя членами семьи, а протягивает свою гнилую лапу ко всем сородичам. Поэтому полагают, что дядя Лаэса утопился в одном английском порту именно из-за проказы, а не из-за несчастной любви к корабельной поварихе, к которой, правда, тоже чувствовал страсть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41