Невестки и близко знавшие Нури женщины догадывались, что все это лишь притворство, но легковерная Лутфиниса страдала, глядя на дочь, и изливала свое горе перед каждой попадавшейся на глаза гостьей.
Осторожно открыв дверь, в комнату вошла молоденькая девушка с полным совком горячих углей для сандала. Это была дочь Ярмата Гульнар,— высокая, стройная. Лицо ее, белое, нежное, с мягким, незаметно сужающимся книзу овалом, светилось ясной, почти детской улыбкой, тонкие брови казались нарисованными, а глаза — большие, карие, с выражением задумчивого удивления — отражали в своей глубине весеннюю чистоту девической души, сияли из-под длинных, густых ресниц умом, благородством и ласковой теплотой. Но одета была Гульнар в обычную одежду батрачки: на плечах — короткий, на тонкой ватной подкладке камзол из простой бумажной ткани, под камзолом — выцветшее ситцевое платье, на голове — красный, давно вылинявший ситцевый платок, на маленьких ножках — грубые поношенные капиши...
— Скучаете, Нури-апа? — спросила Гульнар, высыпая угли в сандал.
— Истомилась я. Кажется, сердце кровью истекло,— недовольно проворчала Нури.— С самого утра одна сижу. И ты, чтоб тебя, бы раз заглянула сюда. Я и чаю еще не пила и крупинки в рот не брала.
— Зачем обманывать? Вы же куда-то ездили, только сейчас вернулись,— улыбнулась Гульнар.
— А ты все присматриваешься, до всего доискиваешься, тихоня,— неприязненно бросила Нури.— Дай быстрее умыться. Неси теплой воды!
— Вода готова, сейчас принесу,— покорно, но без всякой робости ответила Гульнар.— Что сделаешь, Нури-апа, с самого рассвета даже не присела. Комнаты полны женщин, каждой надо чаю поднести. А там кушанья подать, за ребятами присмотреть. Покои на первом дворе прибрала — старшая хозяйка велела...
— Отец дома? —оборвала девушку Нури.
— Нет. Из мужчин только Юлчибай-ака в людской.— Гульнар стыдливо улыбнулась.— Я не знала, потом нечаянно увидела его — и бегом сюда. О калитку ударилась, чуть голову не проломила.
— Нарочно, наверное, показалась,— скривила губы Нури.— Ты ведь дошлая, хоть и молодая.
Гульнар пожалела о своей откровенности и начала оправдываться:
— Вот умереть мне, сестрица, если нарочно! Подождите, знаете, как это было?.. Гульнар опустилась на корточки перед сандалом и продолжала: — Прибрала я все комнаты, вынесла во двор одеяла, выбила. Потом там же, на месте, вымыла и перетерла всю посуду. И вот нечаянно глянула на окно людской, а там Юлчибай-ака стоит. Я бегом к калитке. Вот и все. «Нарочно»! Как это так — нарочно?
Нури поинтересовалась:
— А раньше видела его?
— Издали, раз или два, тоже случайно.
— Нравится он тебе?
— Оставьте, сестрица, что за разговор! — Гульнар покраснела и торопливо вышла из комнаты.
Нури опять осталась одна. В памяти девушки вдруг возникла картина короткой встречи с Юлчи жарким летом в саду. Затем она вспомнила жуткие и сладостные минуты свидания осенней лунной ночью на айване. Губы ее дрогнули, а сердце забилось так, будто эти мгновения снова только вот сейчас были пережиты. А потом душу ее охватил страх: как это она тогда сохранила себя? Чья честность, разум и самообладание спасли ее от позора?.. Если бы и джигит так же легко поддался тогда увлечению, разве могла бы она мечтать о такой свадьбе? Нет! Ей пришлось бы или покончить с собой, или бежать куда-нибудь с батраком и нищенствовать, выпрашивая кусок хлеба.
При мысли о нужде, о бедности Нури вздрогнула. Радуясь за себя, подумала: «Он хороший, честный джигит. Один у него недостаток — бедность. Ах, почему он не байбача!..»
Свадьба была справлена на редкость пышная, богатая и шумная. Незадолго до наступления сумерек в начале улочки, ведущей к дому Мирзы-Каримбая, оповещая о прибытии жениха, разнеслись звуки четырех карнаев и шести сурнаев. Обычно даже самых тщеславных женихов из байбачей сопровождали только две пары музыкантов: два с карнаями и два с сурнаями. А тут — целых пять пар!
Всполошился весь квартал. На крышах домов по обеим сторонам переулка замелькали фигуры женщин и девушек в накинутых наспех паранджах и халатах. А через минуту уже все крыши были заполнены любопытными. Даже древние старухи, способные только целыми днями занимать место у сандала, и те не утерпели: не будучи в силах забраться на крышу, они карабкались на старые, покосившиеся дувалы, только бы взглянуть на этот «подобный ханскому» той.
По старинному обычаю в улочке состоялся «бой» между сторонами: дне кучки самых отчаянных озорников ребятишек — одни от квартала невесты, другие со стороны жениха — сошлись на кулачки, потузили друг друга, повозились в снегу. Однако, когда, глядя на ребят, в кулаки стали поплевывать и кое-кто из взрослых парней, с увещаниями выступили старики, и мир был быстро восстановлен.
Толпа щегольски разодетых молодцов из самых именитых людей торгового ряда, окружив жениха, проследовала через высокие ворота на первую, мужскую половину двора. Здесь среди наступившей на время тишины престарелый имам совершил обручальный обряд. Затем жениха обсыпали конфетами, зерном и серебром и вместе с его друзьями и приятелями пригласили в богато убранные покои для гостей.
А Нури после обряда снова провели в отдельную комнату на женской половине. Невесту окружала толпа подруг — девушек из таких же почтенных семей. На ней было шелковое платье, длинное и широкое, сшитое по-старинному (мать запретила ей в такой торжественный день надевать «модные платья»), голову покрывал большой шелковый платок с вышитыми на нем приличными к случаю двустишиями, на ногах — мягкие, как шелк, цветные ичиги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110