Если другие вас унижают, так вы хоть сами знайте себе цену. Надо уметь постоять за себя.
Шакасым, может быть, потому, что он не расслышал слов друга, не ответил и молча продолжал шагать по кругу.
Юлчи вышел из маслобойни, остановился посреди двора, взглянул на небо. Из темноты, ласково мигая ему, мерцали звезды. Джигит решил, что к Каратаю идти еще рано. Он вернулся в каморку, тихонько приподнял уголок одеяла, взглянул на лицо девушки. Гульнар крепко спала. Дыхание было частое, прерывистое, но Юлчи не обратил на это внимания. Он заботливо поправил на девушке одеяло и присел у нее в ногах, прислонившись к стене.
В голове Юлчи теснились мысли о теплой одежде для Гульнар, как бы поскорее и незаметно выбраться из города. Он смотрел на девушку, и сердце его наполнялось гордостью и счастьем влюбленного, вопреки всем препятствиям соединявшегося со своей возлюбленной. Через некоторое время его начал одолевать сон. Он протирал глаза, но, в конце концов, не заметил, как прикрыл иски и уронил голову на грудь.
Сквозь сон до слуха Юлчи дошли какие-то странные звуки — бред, не то стоны. Он вздрогнул, открыл глаза, испуганно подумал: «Кажется, я долго спал догорела и потухла. Нашарив на полке новую, он склонился над Гульнар. Девушка одеяло сползло на грудь, лицо горело ярким горячечным румянцем; дышала она прерывисто, с каким-то свистящим хрипом, тонкие ноздри ее вздрагивали. По телу Юлчи пробежали мурашки. Он тронул рукой лоб девушки — как огонь!..
Гульнар раскрыла горевшие болезненным блеском глаза. Застыдившись, потянула одеяло, прикрыла грудь.
Язык Юлчи не повернулся выговорить: «Вы больны?» Он с участием спросил:
— Что с вами, джаным?
— Ох... все тело горит — задыхаясь, ответила Гульнар, чуть шевеля пересохшими губами.
— Простудилась, наверное. Ничего, это пройдет.
— Сильно простудилась,— слабым голосом пожаловалась девушка.— Я еще утром заметила... Там... как его... Ну, в этой лачуге... было очень холодно... А на мне только легкая жакетка... Как же мы теперь отправимся? Вы все приготовили? Не знаю, дойду ли я... такая?
— Что, очень тяжко?
— Все тело болит... Ох, сгинуть ей, злая судьба... как же нам быть?
Гульнар высвободила из-под одеяла руку, протянула ее Юлчи. Джигит легонько сжал ее руку и нежно поцеловал горячие пальцы.
— Сначала вам выздороветь надо, Гульнар. Ни о чем пока не думайте, лежите спокойно, поправляйтесь... Если потребуется, я на руках отнесу вас на край земли. Но сейчас... сами понимаете. В степи холодно, ветер... Хуже бы не наделать...
— Хотя бы немного передохнуть мне. А то сил нет. Измучаю я вас... А они не узнают, что мы здесь?
Глаза Гульнар наполнились слезами. В этой новой свалившейся на них беде она обвиняла себя, свою слабость. По щекам ее, пылавшим жаром, одна за другой катились жемчужные капельки.
Юлчи, пристроив свечу на полке, над головой девушки, нежно вытирал ей слезы, пытался утешить:
— Не плачьте, не надо... Успокойтесь...
— Не могу остановить, сами бегут... Юлчи-ака, за что они нас мучают? За что такая жестокость? Почему этого подлого бая и его сыновей не проглотит земля?
Джигит сжал кулаки:
— Проглотит! Не проглотит — заставим!
Гульнар смотрела на него глазами, полными глубокой веры и преданности, и нежно гладила по щеке горячей рукой.
На двери снаружи загремел обрывок цепи. Послышался приглушенный голос Шакасыма. Юлчи поднялся, вышел к нему.
— Скоро рассвет. Сейчас самое удобное время для отъезда,— заговорил Шакасым, стуча зубами от холода.— Я соснул в клеверном сарае и вот вышел, думаю — надо проводить влюбленных.
Юлчи с горечью сообщил другу, что девушка заболела. Шакасым, поеживаясь от холода, с минуту молчал.
— Конечно, столько страха, мучений перенесла,— немудрено и заболеть. А девушки, они народ нежный... Да, неладное дело. Жар, говорите, а?
— Горит вся. Сил нет подняться.— Юлчи взглянул на небо.— Вот-вот светать начнет... Я беспокоюсь, Шакасым-ака, Ярмат с хозяином не нападут на след?
— А куда же денешься? На носилках, что ли, понесешь? Оставайся пока. Днем сидите смирно. Хозяину я как-нибудь отведу глаза. Иди, иди к ней. Открывать будешь, если постучу три раза. Утром пораньше попытаюсь найти лекарство.
Юлчи рассказал, как найти дом и кузницу Каратая, попросил Шакасыма повидаться с ним.
— Ладно,— согласился Шакасым и направился к конюшне. Юлчи вернулся в каморку.
Из ичкари показался хозяин Шакасыма — Парпи-ходжа, по прозвищу Маслобойщик. Перемежая охи и вздохи, с обычным «Йо алла!», «Йо казиилходжат!» он принялся бродить по двору.
Парпи-ходжа любил вставать на рассвете и после омовения бродить по двору, осматривать свое хозяйство, подбирать пучки сена, случайно упавшие, когда лошадям несли корм. Когда он подошел к конюшне, Шакасым крикнул:
— Сегодня, хозяин, вы что-то еще раньше встали?
— Йо алла! — протянул Парпи-ходжа вместо ответа и, нагибаясь под ноги лошадям, стал подбирать клочки сена, выпавшие из кормушки.
Шакасым пошутил:
— Каждый день на рассвете вы тысячи раз повторяете свое «Йо алла!», а хоть раз слышали, чтоб аллах отозвался «А!»?
— Если ты искренне возносишь хвалу,— строго сказал Парпи-ходжа,— аллах никогда не ответит «А!», он обязательно скажет «слушаю». Но и этого ты никогда не услышишь ухом, а можешь только познать разумом. Потому — аллах свои благодеяния окажет рано или поздно... на этом ли, на том ли свете...
Шакасым рассмеялся: - Мне он, видно, никак не хочет сказать «слушаю». И, если хотите знать, я еще не видел никаких его благодеяний.
- Не будь неблагодарным. Потому-то и масла у тебя мало выходит! — рассердился Парпи-ходжа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110