— Может быть, если б я мог продолжать работать, как другие...
— Я думал, вы были жокеем,— сказал Валентин.
— Разумеется, я был жокеем! Я родился в Эндре. Там я нанялся к Буссаку, у которого конный завод... А потом заболел туберкулезом и не мог больше работать даже с клячей... Брат помогал мне. До того дня, когда ему — он был боксером — пришлось убраться с ринга. Он слепнул и потихоньку становился чокнутым. Ходил по барам, задирался с людьми. От горечи, понимаете?
Бландье резко повернул к Валентину свое лисье лицо.
— Вы никогда не поднимались на ринг, верно? Не выходили на сцену, не садились на лошадь, которая мчится галопом к победе. Вы не можете знать, что это за чувство, когда тебе аплодирует толпа, когда у тысячи людей замирает дыхание, а ты там, один.
Валентин опустил голову. Да нет, он отлично понимал. Он никогда не поднимался на ринг или на сцену, не садился на лошадь, но он произносил речи в суде. И публика, и присяжные также затаивали дыхание, и это было куда важнее, потому что на карту была поставлена человеческая жизнь. Он тоже испытал это пьянящее чувство; один посреди зала суда, один против всех, и постепенно его убежденность передается другим... Незабываемое ощущение.
— Я это чувство забыл,— продолжал Бландье Жюль.— А Гаспар не смог. Удача покинула его однажды вечером, именно тогда, когда все видели в нем будущего чемпиона^ Он вынужден был все бросить. И тогда я, в свою очередь, стал помогать ему. До того дня, когда...
Он отпил еще глоток, проводил рассеянным взглядом проходившую мимо девушку.
— Не будем больше об этом,— сказал он.— Я пришел не для того, чтобы рассказывать вам свою жизнь, Просто мой брат умер месяц назад. Умер в больнице для психов, в Сент-Анн, в палате для буйных. Он был опасен; все думал, что находится на ринге, и молотил всех, кого видел. Видел! Он мог различать лишь тени, но для него каждая тень была противником. Когда он, хоть и почти слепой, нокаутировал троих или четверых, его забрали,
— Я не совсем понимаю, какое отношение к этой истории имеет Туан? — спросил Валентин, чувствуя себя неловко после рассказа Бландье.
Тот кашлянул и поднес носовой платок ко рту. Валентин впервые обратил внимание на его пылающие скулы, на нездоровый блеск глаз.
— Он был приятелем Гаспара. Однажды он оказал брату услугу. Теперь мой черед. Возьмите на себя его защиту, мэтр, вытащите его оттуда.
— Если он невиновен, как вы утверждаете, то кто же тогда преступник!
Бландье рассмеялся коротко и скрипуче и снова повернулся к Валентину.
- Об этом я ничего ке знаю,—сказал он.—Ничегошеньки. А если бы и знал, мэтр, я бы вам не сказал.
Валентин не стал настаивать. Он знал, что это бесполезно. Бландье больше не был жокеем и, может быть, даже не был больше сутенером. Но знакомство с преступным миром раз и навсегда предписывало молчать — закон, уважать который заставлял страх. В этом мире основой мудрости служит страх перед бандитом, а не перед полицейским.
— Как вам будет угодно,— сказал Валентин.
Но в нем пробудилось его неисправимое любопытство, из-за которого он уже столько раз попадал в опасные положения.
— А вы уверены, что у Туана еще нет защитника?
— Уверен,— ответил Бландье.— У меня свежие данные. Мимо них прошел высокий худой мужчина с седыми волосами и совсем молодым лицом.
— Привет,— сказал он.
— Привет,— ответил Бландье.
Наступило молчание, которое нарушали лишь шум автомобилей и крики торговцев. Валентин смотрел, как мужчина удаляется и исчезает в толпе.
— Знаете этого типа? —спросил Бландье.— Нет? Это Вандербрук, дружок Туана.
— И он ему не помогает?
— Он еще не сошел с ума.
— То есть?
Бландье Жюль не спеша закурил сигарету: —Послушайте, мэтр! Хотите заработать много денег? Валентин откинулся в кресле. Он был не из тех, кто стал бы плевать на ассигнации только потому, что подпись главного кассира Французского банка неразборчива, но, е другой стороны, он не хотел впутываться в темные дела. - Этот тип,— заговорил опять Бландье,—вроде Алад-дина. Он нашел волшебную лампу. А лампа —это доверчивость простофиль. Он принимает пари на боксеров. Но, чтобы выиграть, достаточно знать некоторые вещи. Я вам все объясню.
— А вы откуда это знаете?
— Туан был в доле с этим Вандербруком. Он, наверное, и к Сильверу-то пошел насчет их дел.
Бландье откинулся назад и слегка повернул голову.
— Оскар! — крикнул он.—Еще два аперитива! Потом обратился к Валентину:
— А теперь, мэтр, назовите гонорар.
— У меня будут расходы,—сказал Валентин,—но пока в качестве аванса хватит ста тысяч франков.
Он улыбнулся краешком губ:
— Я не хочу вас грабить.
— Я не принимаю,— сказала Жасмина.
Она стояла посреди гостиной в черном платье. Копна ее черных волос была как смоль:
— Должны же вы понимать! Инспектор Симони слегка поклонился:
— Я понимаю, мадам. Мне очень жаль... Но, чтобы следствие продвигалось...
Положение, конечно, было довольно затруднительное. Симони бросил взгляд на Кида Черча.
— Это в ваших интересах, как и в наших.
Жасмина опустилась в кресло, провела тонким платочком по влажному лбу.
— Со вчерашнего дня,— проговорила она,— меня не оставляют в покое. Ну, что еще? Прошу вас, покончим с этим. Мне нечего сказать, потому что я ничего не знаю, Я повторяла это двадцать раз и неоднократно доказывала.
— Месье, наверное, наш чемпион Кид Черч? — спросил Симони.
— Да,— ответил боксер.
— Я вижу,— улыбнулся Симони,— вас здесь принимают лучше, чем полицию.
— Это естественно,— воскликнула Жасмина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38