Они как будто не живут, а играют роль, как актеры. Оно так и было. Вернувшись в гостиницу, они смывали с себя этот грим, сбрасывали маски и превра-
щались в нормальных людей. Правда, оставаясь долго скованными, здесь они иногда теряли чувство меры и начинали дурачиться словно дети... Потом снова перемена: снова выходит из гостиницы «другой человек», чопорный, с папкой под мышкой. Чтобы тебя уважали, держись с официальным достоинством. Похоже, что должность, занимаемая ими, составляет всю ценность жизни... Были такие и среди инспекторов милиции. Хаиткулы как-то попробовал объяснить одному из коллег, что такой стиль жизни лишь выдает неуверенность в себе, что, зажимая себя, человек сковывает творческие импульсы, лишает себя настоящей активности и вообще недооценивает своих возможностей. К сожалению, он тогда напоролся на полное непонимание, даже на неприязнь. Ему было заявлено: «Умник Хаиткулы! Не учите жить и лучше не давайте хода вашей философии; когда все лягут спать, запишите свои красивые слова золотым пером на самой лучшей бумаге, а потом спрячьте их в служебный сейф, а еще лучше — на дно бабушкиного сундука! Может быть, сие пригодится вашим внукам!» После такой отповеди Хаиткулы зарекся давать советы, равносильные вмешательству в святая святых другой жизни. Пожалуй, с тех пор он и начал больше обращать внимания на свои поступки, исповедовать то, что он провозглашал перед Аннамамедом: «Сначала исправь себя». Аннамамеда это раздражало, между ними происходили яростные стычки, доходившие почти что до разрыва отношений. И все же прямота Аннамамеда, нетерпимость к недостаткам, нелицеприятность незаметно сделали свое благое дело. Хаиткулы нашел среднюю линию жизненного поведения: он никого не. поучал, но и не пренебрегал людьми, уважал их достоинство. После того не изгладившегося из памяти и души разговора с Ходжой Назаровичем он мог бы сказать, что больше не будет идеализировать людей, но опуститься до того, чтобы порочить других, даже, самых неприятных людей, нет, этого не мог. Короче говоря, он в последнее время стал еще лучше разбираться в себе.
Они стали переодеваться, перед тем как идти в столовую. Палта Ачилович попросил подождать, пока он побреется. Хаиткулы,. как. бы размышляя вслух, обратился к нему:
— Сейчас вроде бы нет разницы в одежде у городских и деревенских девушек. Носят одно и то же. Помните, было время, когда село подражало городу? Сегодня, наоборот, город подражает селу. Национальный орнамент на платье, длинном, до пола, придает девушкам очень привлекательный вид. Наверное, видели?
— Ха! Еще бы! — Палта Ачилович, водивший по подбо-року электробритвой, громко чмокнул толстыми губами, будто держал под языком комок наса.
Хаиткулы вынул, из шкафа шерстяную рубашку с короткими рукавами, повертел в руках и положил обратно. Надевая джемпер, продолжал:
— Лет семь-восемь назад, когда мы собирались поступать в институты, было не так. Если девушка возвращалась из города в туфлях на высоких каблучках и без платка на голове, на нее смотрели косо. Помню, как эти девушки, прежде чем войти в аул, переодевались, прямо в автобусе: туфли с высокими каблуками прятали в чемоданы, надевали низкие башмаки, на шею надевали бусы... В чем уезжали, в том вроде бы и возвращались. Не правда ли, объяснить это было просто? Боялись злых языков. Сейчас уже все по-другому...
Хаиткулы увидел, как передернулось после этих его слов лицо Палты Ачиловича, который раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но промолчал.
— Что, яшулы, бритва, щиплет?
И снова Лалта Ачилович не сказал ни слова. Он заговорил только в столовой, когда миска шурпы подняла ему настроение.
— Если вы думаете, что Бекджан погиб насильственной смертью, скажите: из-за чего это могло произойти? Спрашиваю не о конкретной причине, которой мы не знаем, а о мотивах убийства. Что толкнуло убийцу на преступление? Месть? Ревность? Может, он сделал, это в гневе?
— Заранее продуманное убийство,.. Мотив? Черная злоба, долгое время хранимая на дне сердца. Убийца поджидал удобного момента и дождался его, тогда — в ночь с 3 на 4 марта. Действующие лица этой трагедии выяснятся в ходе нашего расследования.
Хаиткулы отчеканил все эти фразы и стал намазывать на чурек масло. Аппетитно хрустнула корочка, По утрам он не любил горячих блюд, ему хватало бутерброда и чая.
Палту Ачиловича разгорячили и шурпа, и чай, он вытирал лысину платком.
— А я думаю, Довлетгельды и Худайберды были в сговоре против Бекджана,— Палта Ачилович допил оставшийся на донышке пиалы чай. и вытер губы.
— Значит, будем вспарывать старые швы, а потом их снова сшивать? Ничего, не выйдет.— Хаиткулы досмотрел в упор на Палту Ачиловича.— Вы, Палта Ачилович, задавали
мне много вопросов, у меня же к вам только один: вы верите в успех нашей работы?
Палта Ачилович надолго замолчал, Указательным пальцем он показал сначала на Хаиткулы, потом на себя, шепотом, как будто их могли подслушивать, сказал:
— Все будет зависеть от наших способностей. Они пошли обратно в гостиницу.
Палта Ачилович еще издали узнал прогуливавшегося по веранде работника милиции.
— Здешний участковый.
Тот, заслышав шаги, остановился, потом спустился им навстречу. Не доходя двух шагов, стал к ним как-то боком и козырнул:
— Капитан Пиримкулы Абдуллаев, участковый. Нахожусь в вашем распоряжении.
Это был пожилой на вид, усталый человек. Ему давно уже не давали таких поручений, как сегодня, и он не знал, как держать себя с Хаиткулы. Ашхабадский инспектор ничего не сказал ему, и он пошел за ним и за Палтой Ачило-вичем в гостиницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50