Сестра, сестра!..
Иван (сквозь зубы, негромко). Проходи, не мешкай…

Оболенский, со всклокоченными волосами, тяжело дышит всходя по ступеням. Поднес персты ко лбу; затряс распухшим лицом. Встретился с неподвижным, испытующим, холодным взглядом Ивана, захлебнулся от волнения и страха. Иван коротким кивком приказывает ему пройти. М а л ю т а истово прощается, медленно, сурово взглядывает на Ивана, который шевелит губами, читая по книге. Проходит.

Ефросинья (еще издали видит насторожившиеся глаза Ивана. Идет смгло, со сжатым ртом, с платком для слез в левой руке. Перекрестясь, взглядывает на покойницу, закидывает голову, заламывает руки и начинает голосить так, что невыносимо слушать этот вопль). Ах, да зачем… зачем ты нас покинула… Ах, да на кого ты нас оставила… Ах, да не с нами, не с нами душенька твоя голубиная…

У Ивана задрожало все лицо, он вытянул шею, вслушиваясь. Ефросинья грохнулась на колени, поклонилась гробу и, тяжелая, плачущая, сползла со ступеней.

Репнин (движения его озабоченны, торопливые, мелкие. Исполнив обряд прощания, хочет отойти, но, притянутый взором Ивана, поворачивается к нему и – горестно, просто). Жертва злобы нашей, жертва окаянства нашего. Перед успением красоты этой – все шелуха, ветром гонимая, все – суета сует.
Иван (с тихой ненавистью, раздельно). Проходи.

Ведут под руки митрополита Филиппа. Иван вытягивается, будто ему не хватает дыхания.

Филипп (преклоняется перед гробом, дает последнее целование и, опираясь на посох, глядит на Ивана). Зачем ты стоишь у гроба? Не молишься ты. Не скорбь, не покорность воле божией, не кротость червя земного в душе твоей! Как тигр, ты ищешь жертвы. Отмщения алчешь. Доколе же тебе лютовать? Смирись, не оскверняй великой тишины успения.
Иван (весь сотрясаясь от гнева, но сдерживаясь). Молчи. Только молчи, одно говорю – молчи, Филипп. Молчи и благослови ее.

Филипп благословляет покойницу и широким размахом креста осеняет Ивана. Царь отшатывается. Ко гробу на помост грузным шагом всходит М а л ю т а. Филипп повернулся к нему, потом взглянул на Ивана, тяжело вздохнул через запекшиеся уста.

Филипп . Брезгаешь, государь? Иван. Да…
Филипп . Прощай, государь. Иван. Прощай…

Малюта помогает свести митрополита с помоста. Под сводами движение, шепот. Ко гробу идет Владимир Андреевич. Он бледен, лицо опущено, в руке, так же как у матери, шелковый платочек. Владимир Андреевич поднимается, закрыв глаза, медленно крестится, чуть прикасается к покойнице и сейчас же, будто от обильных слез, подносит платок к лицу. Иван поднимает руку и отрывает платок от его лица. Губы Владимира Андреевича растягиваются в блуждающую жалобную улыбку. Иван, потрясенный, вплоть придвигается к нему.

Ты?.. Ты?.. (Схватывает Владимира Андреевича за руку, вместе с ним спускается с помоста и садится на последнюю ступеньку.)

Владимир Андреевич, не сопротивляясь, опускается рядом с ним.

Владимир, брат, – ты убил ее?
Владимир Андреевич. О чем спрашиваешь? Не пойму я, братец Иван.
Иван . Ты на ухо мне сказывай, тихонько. Яблочко царице ты положил на стол?
Владимир Андреевич. Господи, господи, ничего не знаю.
Иван . И вино было отравленное? Ты, что ли, за столом отраву подсыпал? (Гладит его по голове.) Отвечай, не бойся. Беда-то больно большая. На Красной площади Василия ты убил?
Владимир Андреевич. Нет, нет, нет!
Иван . Братец, Владимир, не говори – нет, говори – да. Я все знаю. (Указывает на гроб.) Она перстами незримыми вдруг мне глаза открыла.

Владимир Андреевич ударил себя в лицо ладонями, плечи его затряслись.

Поплачь, поплачь, ты уже стоишь у врат смерти, Владимир. А совесть-то ведь больше жизни, знаешь. Стыд-то – страха смерти сильнее…
Владимир Андреевич. Братец, опутали меня.
Иван . Знаю… знаю…
Владимир Андреевич. Не хотел я престола твоего, ни казны твоей… Страшился я, говорил им.
Иван . Кому? Кому говорил?
Владимир Андреевич. Братец, да как их перечислю-то? Все ищут твоей погибели… Ты вот казначею Фуникову веришь…
Иван . Ну? Ну?
Владимир Андреевич. Он в Варшаву да в Вильну тайно подарки посылает, чтобы король-то нам всем помог.
Иван . Врешь… Ох, врешь!
Владимир Андреевич. Чего мне врать, я теперь всех тебе выдам. Чай, знаю, – у митрополита Филиппа в келье собирались. Я не хотел, плакал, как Филипп-то благословил меня на царство. Я не хотел… как Филипп-то благословил меня на царство. – Митрополит московский Филипп не благословлял князя Старицкого на царство.


Иван . На царство русское тебя благословил? Как же так? А ведь я еще жив. И яблочко он тебе дал?
Владимир Андреевич. Господи, тоска-то какая! Нет, нет, не давал! Да вот еще, братец, в Новгороде заговор большой.
Иван (схватил его за плечи). Сейчас уж ты не ври…
Владимир Андреевич. Крест святой поцелую.
Иван . Сейчас, сейчас дам тебе святой крест… (Отпустил Владимира и начал шарить у себя на груди.)
Владимир Андреевич. Новгородский-то епископ Пимен да с боярами переговариваются с Литвой, Новгородский-то епископ Пимен да с боярами переговариваются с Литвой… – «В годы опричнины новгородский архиепископ Пимен оказал много важных услуг царю и его приспешникам. Однако, несмотря на безусловную лояльность новгородской администрации по отношению к опричнине, царь Иван и его сподвижники не очень доверяли новгородцам и недолюбливали Новгород». В новгородской среде местного посадского населения антимосковские настроения проявлялись открыто, но все же «пресловутый новгородский сепаратизм был лишь побочным продуктом глубоких социальных противоречий» ( Скрынников, с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182