..
С другой стороны, «духи», если прознают про этот случай, взлютуются. Кишлак сразу же перестанет быть «замиренным». Сами «хадовцы», союзнички, так сказать, в злейших врагов превратятся.
Блокпост этот самым проклятым местом станет – ни одного дня покоя не будет.
Опять же – за дела такие от начальства благодарности не жди. Мало того, что органы затрахают, так все поощрения, представления, отпуска – все медным тазом для них накроется...
Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Банда выставил на стол бутылку водки, вскрыл штык-ножом банку говяжьей тушенки, подвинул ее поближе к женщине, положив рядом ложку, и повернул жестянку этикеткой с изображением головы коровы к неожиданной гостье.
– Ешь! Это не свинина, вам, мусульманам, можно, – Бондарович сказал фразу ласково, чтобы она поняла его хотя бы по интонациям голоса.
Затем налил водку в стакан и тоже пододвинул к афганке, но та в ужасе протестующе замахала руками.
– А, елки, забыл! Этого-то продукта тебе твой Аллах не позволяет, – с досады старлей одним махом вылил водку на пол, к общему неудовольствию взводных, дружно потянувших носами запах вылитой жидкости.
– Сашка, на хрена?!
Но Банда только отмахнулся от них.
Женщина несмело взяла ложку, и Бондарович ободряюще ей улыбнулся.
– Ты ешь-ешь, не бойся! Потом ложись, отдохни, – он кивнул на свою койку, знаками, закрыв глаза и ненатурально захрапев, показывая, чего от нее хочет. Затем повернулся к взводным:
– Пошли, пройдемся.
Офицеры поднялись и потянулись к выходу.
– Петр, – остановил Сашка командира второго взвода, лейтенанта Акулика, – ты посиди здесь, с ней, ладно? Поговори с ней спокойно, чтобы не нервничала, не боялась. Постарайся не выпускать ее пока. Пусть успокоится. Я кое-что придумал – так вдруг получится...
– Конечно, посижу. А вы куда?
– Да пойдем с архаровцами востряковскими разбираться. Надо же что-то делать.
Они с Востряковым направились к блиндажу.
У дверей каптерки с автоматом на плече, охраняя Савельева, маячил кто-то из новобранцев. Сашка про себя посетовал, что никак не может запомнить их имена, а ведь ребята уже по неделе в его роте. Ну ничего, в первом же нормальном бою все запомнится само собой.
Они вошли в блиндаж, всматриваясь в его холодную темноту – сразу с солнца разглядеть здесь что-либо в подробностях было невозможно. Наконец увидели – в самом углу, на почетном дембельском месте, лежал, скорбно прикрыв глаза, связанный Грушевский.
– Во, погляди на своего героя, – кивнул Банда на Грушу, обращаясь к Вострякову. – Додумался твой горный орел – на командира с кулаками бросился. Бабу я ему, видите ли, поиметь помешал...
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться! – мигом открыл Груша глаза и попытался, несмотря на связанные ноги, по-уставному вскочить при появлении командира. Но острая боль, в плече снова отбросила его голову на подушку, и Груша, не удержавшись, даже застонал.
– Помолчите, товарищ сержант! – с подчеркнутой строгостью прервал его Бондарович. – Не о чем мне с тобой теперь разговаривать... Анушидзе, развяжи-ка его!
Когда Грушу развязали и освободили туго прибинтованную к телу руку, Банда сел рядом с ним на лежанке, чтобы разобраться с травмой. Плечо уже опухло, и куртку с Груши совместными усилиями стянули с большим трудом.
Старлей принялся умело, с пониманием, ощупывать плечо и предплечье сержанта.
– Где болит? Здесь?
– Ага, – чуть не взвыл от боли Груша, ежась под жесткими пальцами Банды.
Тот сосредоточенно тискал руку сержанта.
– А хрен я тебе не полностью отбил? Шевелится еще? – специально отвлек Банда внимание Грушевского, и когда тот невольно ошарашенно опустил глаза к своим штанам, сильно и четко, как учили когда-то в Рязановке, дернул за руку, вправляя на место вывихнутый сустав.
– Ай, бля, твою мать! – заверещал травмированный, пронзенный острой болью.
– Не ной! Рукой пошевели... Ну вот видишь, целый. До дембеля заживет... Или до суда.
– Товарищ старший лейтенант... – снова заканючил сержант, просительно заглядывая Банде в глаза.
– Заткнись пока. Я тебе слова не давал... Анушидзе, собери здесь всю роту. Всех, свободных от караула. И этого, Савельева, тоже сюда.
Когда через несколько минут все собрались и устроились кто где, Банда сел посередине блиндажа на перевернутый ящик и, чеканя каждое слово, будто гвозди вбивая, в тяжело повисшей тишине произнес:
– То, что сегодня произошло, – позор. Вас, – он смерил взглядом Грушевского и Савельева, – я всегда уважал как хороших солдат. Мы вместе не раз были на волосок от смерти, но в вас я был уверен всегда... Сейчас я вас не уважаю. Вы – не мужики! Слава Богу, что через несколько дней вы дембельнетесь, и я никогда не пойду с вами ни в рейд, ни в разведку...
Он помолчал несколько минут, собираясь с мыслями, и никто не посмел в это время издать ни единого звука.
– Но все вы, – обвел взглядом Сашка собравшихся бойцов, – сволочи. Никто не помешал, ни у кого совести не оказалось... Я вам про интернациональный долг трындеть не буду, это вам и замполит расскажет, когда в гарнизон вернемся. Я вам только одно скажу – если эта несчастная кому-нибудь из своих обмолвится о том, что вы с ней сотворили, «духи» вам будут каждый день «лекции читать» по интернациональному долгу...
Бондарович снова помолчал, а потом резко закончил свою небольшую речь:
– Короче, так. О происшедшем здесь я пока никому не доложу. Вам всем советую тоже – ни слова.
Никому, ясно? Даже другу из соседней роты. Но если это дело всплывет, все, кто виноват, пойдут под суд. Покрывать никого не буду. Ни за глупость детскую, – он глянул в сторону новобранцев-"держателей", – ни за геройство в прошлом, слышите, Савельев с Грушевским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101