И всегда – быстрее, быстрее, еще быстрее, чтобы вовремя успеть выполнить условную боевую задачу командования!
Может быть, поэтому Банда всегда с таким удовольствием слушал рассказы ребят про деревню, про шашлыки в лесу или уху на реке, про рыбалку, про пляж, про сенокос. Он всегда мечтал познать все это лично, сам, и потому теперь, услышав предложение Олежки, согласился тут же, с радостью и азартом.
Сборы были недолгими. Востряков, видимо, почувствовав волнение друга, не стал созывать большую шумную компанию. Он лишь забросил в машину Банды сеть-"топтуху", удочки, ведро, топор, картошку, овощи, специи, несколько банок сока и водку, и уже через час ребята погнали на Случь, в какое-то потаенное Олежкино любимое местечко.
Свернув с шоссе в лес в километрах двадцати от городка, они еще покружили с полчаса по извилистым лесным тропинкам, благо «паджеро» практически нипочем бездорожье, и выехали на берег реки.
Место действительно оказалось замечательно красивым. Лес подступал здесь почти к самому берегу, оставляя свободной лишь небольшую площадку пять на пять метров на самом уступе обрыва.
Река здесь делала поворот, и берег в результате оказался высоким, метра в два-три, но рядом, буквально в десяти шагах, он снова становился пологим, и спуск к воде поэтому не представлял никаких трудностей.
Не сговариваясь, ребята выскочили из машины, быстро разделись и бросились в воду. Банду охватил настоящий восторг: это было просто замечательно!
Куда лучше, чем в среднеазиатских бешеных горных реках, и гораздо лучше, чем в шикарных московских бассейнах.
Вода в Случи была будто живая. Течение мягко и ненастойчиво пыталось увлечь их куда-то вдаль, но с легкостью соглашалось с желаниями пловца, уступая и давая полную возможность преодолеть ее силу.
Сашку поразило и разнообразие глубин этой реки. Прямо под обрывом – не меньше четырех-пяти метров, и было потрясающе здорово нырять, пытаясь достать рукой до дна, но буквально в двадцати метрах выше по течению дно удивительным образом поднималось, и пересечь речку здесь можно было даже пешком – вода не достигала пояса...
Наплавались, нанырялись они вдоволь. Сашке особенно понравилось заплывать на отмель, ложиться на дно так, чтобы только голова торчала из воды, и расслабляться – чувствовать, как потихоньку и нежно утаскивает тебя течение на глубину, обволакивая и успокаивая своей лаской, как будто смывая мягкими прикосновениями воды усталость из натруженных за день мышц.
Затем они походили вдоль берега с «топтухой», вытащив из воды вместе с сетью пару ведер небольших сверкающих серебром чешуи плотвичек и вьюнков. Потом Банда с берега понаблюдал, как осторожно и ловко проверял Олег норы под обрывом и под корягами, с радостным криком периодически выбрасывая на берег раков, со злобой и отчаянием шевеливших длиннющими усами.
Банда развел костер, пока Олег чистил картошку и готовил все необходимое для ухи, и вскоре над костром в большом ведре забулькала жирная и наваристая уха, расстилая над рекой умопомрачительный аромат, а рядом, в ведерке поменьше, кипели раки, с каждой минутой все больше и больше наливаясь ярким красным цветом.
Парни разостлали на траве несколько «подстилок», как называл Олежка домотканые покрывала, захваченные из дому, на рушнике расставили стаканы, банку сока из замечательных кислых яблок сада Востряковых, вытащили из холодильника водку, нарезали сало, огурцы, помидоры, разложили стрелы лука и веточки петрушки. «Стол» получился – загляденье.
Будто нанося последний штрих в мастерски исполненный натюрморт, Востряков поставил среди этого изобилия две глубокие миски, наполненные дымящейся ухой, и высыпал горкой уже готовых раков.
– Все, Сашок, садимся. Наливай!
– С удовольствием.
Они чокнулись, выпили и на несколько минут за столом воцарилось молчание – изголодавшиеся за день парни просто не могли оторваться от пиршества, не желая отвлекаться на всякие там разговоры.
В конце концов, слегка перекусив и разливая водку по второму разу, первым заговорил Банда:
– За тебя, Олежка! За тебя – моего лучшего друга. За этот чудесный вечер, который ты мне подарил. Я тебе правду скажу – никогда еще в жизни не было мне так хорошо!
– И за тебя, Сашка! Ты... Ты мне очень дорог...
Что ж ты, гад этакий, раньше не приезжал?!
Банда опрокинул в рот разом полстакана водки, на мгновение зажмурился и смачно хрустнул огурцом, снова принимаясь за уху. С набитым ртом он промычал:
– Пей. Черт с тобой, не захотел за себя – пей за нас. За то, что мы снова вместе...
Когда Олег выпил, Банда спокойно, как о чем-то обыденном, неспешно очищая рака, произнес:
– Я, Олежка, наемником был.
– Как? – чуть не поперхнулся друг. – В Карабахе, что ли? Или в Югославии? Ты что, серьезно?
– Нет, не в Карабахе и не в Югославии. Хуже, Олежка, – Банда запнулся на секунду, но продолжал уверенно и убежденно:
– Гораздо, друг, хуже, чем на любой войне. Шакалом я был настоящим, хуже «духа» любого...

II

Его московская жизнь закончилась внезапно, совершенно неожиданно как для самого Банды, так и для Виктора Алексеевича. Еще вчера он устраивал «разбор полетов» валютчикам у Курского вокзала, а сегодня уже вылетал из Шереметьева... снова в треклятый Таджикистан, даже не попрощавшись и не предупредив об этом своего шефа. Оставив в Москве квартиру, машину, без вещей, захватив с собой в дорогу только маленький кейс, куда сложил бритвенные принадлежности, пару тельняшек да палку немецкой колбасы и ветчину в вакуумной упаковке – на первое время.
Он покидал Москву точно таким же неприкаянным, не нашедшим себя, не связанным ничем, как и появился здесь два года назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101