Проплывало в воображении множество лиц, сменявших друг друга, припоминались пылкие, суматошные признания, пачки хрустких ассигнаций, закаты у теплых морей, избыток неги, страсти и вина, шорох травы и знойный угар аравийской пустыни, весь мир, распахнутый как волшебная шкатулка, — так какого хрена ей еще надо? Она чудесно устроилась в жизни, и все ее желания, самые сокровенные, сбылись...Качнулись зеленые стены, и в комнате образовался старикан из тусовки, но теперь на нем был не клубный пиджак, а серый длинный балахон, вроде сутаны священника. Однако черные букли-бигудешки так же болтались на впалых висках, и так же пытливо светились белесые глаза из-под зверушечьих бровок. Старикан радостно потирал руки. За ним подоспели еще двое в балахонах, не поймешь — женщины или мужчины.— Вот она, наша курочка строптивая, — проблеял старикан с умильной, жуткой ухмылкой. — Ишь как удобно расположилась. Ниоткуда не дует, красавица?Агата спокойно встретила его ликующий взгляд.— Развяжите пожалуйста, дяденька! Я все поняла, я исправлюсь. Честное слово, останетесь довольны!— Конечно, поняла, конечно, исправишься, конечно, буду доволен, — бормотал старикан как бы в легкой придури и, схватив за ворот, резко дернул, располовинил на ней блузку. Замер в восхищении:— Ах, красотища какая! Прямо Рубенс вместе с Боттичелли!Его помощники — то ли мужчины, то ли женщины, закрытые до бровей белыми колпаками, — блестящими ножичками умело взрезали на ней юбчонку, а следом и кружевные, шелковые трусики, обнажив ее целиком. Тут старикан и вовсе заклокотал, как кипящий котел, заухал, из глаз пролилась мутная юшка.— Бутон весенний, благоухающий, прелесть земная, да как же матушка тебя, такую складненькую, сочненькую уродила?!.Пританцовывал, радовался, жеманничал. Потом гаркнул, будто в экстазе:— Лампу, господа! Рассмотрим подробно, пока целехонькое.Операционный прожектор полоснул по векам, ослепил.— Что вы собираетесь делать? — спросила Агата.— Ничего особенного, голубушка, ничего страшного. Разделим тебя на части, кишочки отдельно, грудки отдельно, писочку отдельно, чтобы всем хватило по кусочку.— Прости, дяденька, ей-Богу, прости! Не губи душу. Может, живая тебе лучше пригожусь.— Зачем грубила, голубушка?— Пьяная была, накурилась, сорвалась. Прости, отслужу. Век не забудешь девку Агату!Старый маньяк глядел с сомнением.— Искренне ли клянешься, голубушка?— Как перед батюшкой, государь мой!— Язычок ишь злой, шебутной. Уж почти покойница, а укоротить не можешь.— Привычка дурная, государь! Переборю, не извольте сомневаться.— Про меня знаешь?— Ничего. Только вижу, человек вы особенный, сила за вами огромная.— Как видишь?— Сердцем, государь!Агата не сдавалась, и очи ее излучали такой яркий свет, что старик на секунду зажмурился. Потянуло его, разморило. Но Агата не обманывала, знала, если уцелеет, с этим двуногим чудовищем останется навеки. От добра добра не ищут.— Как, хлопцы, — обернулся старик к молчаливым помощникам. — Поверим тварюшке разок?Хлопцы замахали крыльями балахонов, отвратительно гримасничая. Ни одного человеческого слова от них Агата пока не услышала.— Обижаются, — пояснил старик с неподражаемым глубокомыслием. — Как дети, ей-Богу. Я ведь им обещал растерзание. Они ножички припасли, наточили.Воды нагрели. Это знаешь кто?.. Чикотиллы. Я их так называю. Им токо дай. Обшкурят до косточек. Не боишьсяих?— Сейчас кончу, — сказала Агата, не отводя слепящего взгляда от озорного старика. Он не должен сорваться, он уже на крючке. У нее шею свело от невероятного напряжения. Старик почесал за ухом, потом сунул толстый палец ей в рот. Агата жадно его обслюнявила, прикусила острыми зубками. Ему понравилось.— Ладно, я добрый. Давай тогда так: ни вашим, ни нашим. Ну-ка, хлопцы, приготовьте печатку.Чикотиллы опрометью кинулись на правую сторону, где стояла газовая плита и разделочный столик. Скося глаза, Агата за ними следила. Один зажег газ, другой сунул в огонь железный прут с блямбой на конце.— Очень больно будет?— Как сказать. Сердце крепкое, выдержишь. Но без клейма нельзя. Без клейма никто тебе не поверит.— Потерплю, — сказала Агата.— Потерпи, голубушка, потерпи. Деваться некуда.— Может, водочки для храбрости?— Это баловство, не надо.— Как скажете, государь.Подбежали недочеловеки: один сгреб ее лицо в потную горсть, чтобы не орала, второй ткнул раскаленный прут между ног, прижал к внутренней части бедра. Агате показалось, кол вошел в промежность и проткнул мозжечок. Ее тряхнуло, скрючило, затрещали суставы, натянулись сухожилия, но веревки выдержали. Боль была зияющей, как воронка, ноздри опалило паленым. С трудом Агата поймала бодрящий, тусклый взгляд старика, в котором запекся бледный огонек любопытства.— Отвяжите ее, пересадите в кресло.Чикотиллы мигом перебросили ее на кожаное седалище, напоминающее гинекологическое. Тело истекало жаром, ни ног, ни рук не чувствовала.— Ну вот, — с облегчением заметил старик. — После трудов праведных можно чарку принять.Неугомонные Чикотиллы вдвоем побежали к стеллажам, из огромной, десятилитровой посудины наплескали чуть не полную кружку, подали деду. Тот недоверчиво понюхал:— Вроде пахнет приятно. Испробуй, голубушка. За здоровье всех обреченных.Поднес кружку с поклоном. Агата еле удержала ее слабой рукой.— Яд?— Как узнаешь, пока не выпьешь, — ухмыльнулся старик. Она сделала маленький глоток, задохнулась.Чистый спирт. То, что надо.— Сколько вы благодеяний оказали, — сказала она, — а я даже не знаю, как вас зовут. Неудобно как-то.— Зови просто Сидором. Сидор Гурович, ежели угодно. Тебя я знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109