Вечное совокупление убережет их от вражеских стрел. Она не поняла, в игрушки играла, в дешевые женские игрушки, а он не сумел объяснить, потому что сам это понял с непростительным опозданием. То, что у них могло быть, не было любовью, но было всем на свете - и едой, и сном, и дурью, и счастьем. Елизар, всемогущий шулер, раскинул крапленые карты и подстерегает незадачливого игрока, чтобы снять с него, с живого, шкуру, но на сей раз у него выйдет осечка. Такая добыча никому не по зубам. Настин папаня, хоть и маразматик, верно сказал: эта девочка не подлежит людскому переделу. Кто такую, как Настя, встретит, тот в рубашке родился. Елизар его ловит на богатый крючок, но выловит свою погибель. У него тоже не две головы, а одна, он про это забыл. На хитрую жопу есть хрен с винтом. Елизар на сей раз погорячился. Он из тех, кому все дозволено. Он крупный пахан, крупнее не бывает, но у всех паханов есть трещина на темени, откуда прядает заячьими ушками паханья душа. Это великая тайна всех паханов. Когда в зоне хоронили знаменитого ростовского «папу», у него через эту трещинку высунул усики остромордый смоляной жучок - и шустро рванул из гроба на поверхность. Деловые отшатнулись, помраченные ужасом, а Федор Кузьмич расплющил, растер гнусную тварь каблуком. И все видели, как у дохлого «папы» дернулся, распахнулся сонный зрак и оттуда выкатилась на подрумяненную щеку зеленая слеза. После два дня Федора Кузьмича тряс колотун.
Алеша досадил сигарету до фильтра и с сожалением отщелкнул окурок. Пора было двигаться полегоньку. От опушки он, не таясь, кокетливо обмахиваясь березовой веточкой, зашагал к дому. Через калитку входить не стал, перемахнул через забор напротив гаража. Поднял лесенку и, растоптав клубничные грядки, приставил ее к дому. Неприятно чувствовать, как за тобой наблюдают недоброжелательные глаза, как ухмыляются самодовольные рожи, но ничего не поделаешь: издержки дневного налета. Не медля, закинул ногу на подоконник и перевалился в комнату. Успел увидеть любезную усмешку темнобрового Елизара и от прицельного, пробного удара Миши Губина кулем повалился на пол. Тем самым Миша Губин по указке Елизара Суреновича (не увечить сразу!) совершил роковую ошибку. С брезгливым удивлением разглядывал он скорчившегося на полу парнишку, нелепо прижавшего руки к паху, надеясь, что ли, таким способом защитить самое дорогое. Неужто из-за этой двуногой каракатицы, подобной тысячам других, было столько суеты в последний месяц: возня с какой-то молодой шлюхой, похищение, усиленные дежурства? Похоже, стал сдавать работодатель.
Елизар Суренович, восседавший в кресле в позе отдыхающего богдыхана, с длинношеей старинной трубкой в откинутой на подлокотник руке, в бархатном, пурпурного цвета халате, обратился к Алеше с ласковой укоризной:
– Из-за твоего глупого упрямства, Алексей, приходится и мне, старику, хлопотать, и тебе терпеть неприятности. А ведь какую малость я просил: вернуть статуэтку. Нет, не уважил стариковскую просьбу, разве это по-христиански?
По снайперской «небрежности» бокового удара Алеша вполне оценил противника и медлить не собирался. В мнимой мольбе прижатая к животу ладонь скользнула под рубашку и удобно обхватила рукоять «Макарова». Через секунду, под аккомпанемент Елизарова нравоучения, он нажал спуск. Еще стремительнее на его змеиное движение отреагировал Миша Губин, прыгнул, но перегнулся, сломался в полете, и его железная пятка лишь нежно коснулась Алешиной щеки.
– Запри дверь, Елизар, - сказал Алеша. - Быстро!
Благовестов послушно поднялся, шагнул к двери и щелкнул задвижкой. Обернул к Алеше улыбающееся, доброжелательное лицо.
Спустя мгновение снаружи в дверь ломанули чем-то тяжелым, но она не поддалась.
– Скажи шестеркам, чтобы они не рыпались, - распорядился Алеша. Елизар Суренович беспрекословно выполнил и этот приказ. Потом сказал Алеше:
– Видишь, опять на тебе мокруха. Совсем худые у тебя дела, мальчуган. И откуда ты взялся такой неугомонный?
Алеша целился ему в живот, и если это Елизара Суреновича огорчало, виду он не подал.
– Где Настя?
– Тебе Настя нужна? Она в соседней комнате.
Алеша встал у окна так, чтобы его не видно было с улицы. Миша Губин закопошился на полу и в забытьи попробовал дотянуться до Алеши. Резкое движение причинило ему муку, он застонал. Из полуоткрытого рта сочилась кровь. Спину он выгнул горбом, как ползущая гусеница.
– Оклемается, - сказал Алеша. - Пуля под лопаткой, не страшно. Но тебе, Елизар, придется, видно, помереть.
– Убьешь?
– Сомневаешься?
– Пожалуй, нет. А за что?
– Верни Настю, и мы квиты.
– Понял, дорогой. Но квиты мы быть не можем. Ты вон сколько бед натворил. Допустим, я тебя отпущу и Настю тебе отдам. Так это же ненадолго. Через денек-другой я тебя из-под земли достану. Как же нам теперь быть?
Он так хитро и добродушно скривился, словно загадал загадку, на которую сам Всевышний не найдет ответа. Но Алеша ответ нашел:
– Куражишься от пресыщения, Елизар. Тебе жизнь наскучила, понимаю. Но ты, видно, еще хорошей боли не нюхал. Я тебе сначала пузо пробью, потом уши поганые отчекрыжу. Будешь долго корчиться, как жук навозный. Поверь слову: лучшее лекарство от скуки - железо в брюхе.
Новизна положения и задушевный разговор привели Елизара Суреновича в превосходное расположение духа. Он опять основательно расположился в кресле, как бы приуготовясь растянуть удовольствие елико возможно дольше. Ровные белые зубы светились в усмешке.
– Садись, любезный друг, спешить некуда, верно? Все ходы, сам понимаешь, перекрыты, Настя под надежным караулом, а пальнуть всегда успеешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148