Офицерские погоны незримо обожгли плечи. Сколь ни радостно было лицезреть унижение повелителя, столько раз для потехи размазывавшего ее по стенке, но все же он был в некотором смысле ее благодетелем, и, учитывая это, попустительствовать громиле-налетчику значило поступиться святым. Идея верного, беззаветного служения верховной власти, утвержденной в сердце, как любовь, была свойственна матерой оперше, но не по разуму, а как бы по чувству. Быть преданной, ненавидя объект своей преданности, доставляло ей чисто духовное наслаждение. Точно так в бытность при государственной службе она впадала в почти мистический экстаз, испытывая глубокое сочувствие к истязаемым, умерщвляемым жертвам. Не ко всем, но ко многим. И чем изощреннее бывало истязание, тем полнее был восторг, сдобренный, правда, грубым физическим вожделением… Сбоку, с прискоку, мертвяще оскаля зубки, Ираида Петровна кинулась на вора, повисла на вооруженной руке и, показалось ей, одолела, поймала в захват, потянула к земле; но в ту же секунду неуловимым движением злодей стряхнул ее с себя и, изогнувшись, вскинув ногу, пяткой наладил в висок. Удар был настолько точен, что Ираида Петровна, как акробатка, сделала высокое сальто-мортале и с хрустом угнездилась на газоне, словно задумав высадить себя на грядке в виде цветка. Железное дуло уперлось в бок Благовестову.
– Бойкая у тебя челядь, - сказал Алеша. - Еще один такой скакун, и тебе крышка, старая лиса.
– Тебе тоже, заметь, - хладнокровно парировал Елизар Суренович.
Дальше до леса - двести метров - они добрались без приключений. Настя шла впереди, насупясь и не оглядываясь, словно по знакомой издавна тропке. Посередине брел тучный Елизар Суренович, туго прижимая платком ухо, из которого, казалось ему, при каждом шаге вместе с болью капали мозги. Он отрешенно улыбался, сосредоточась проницательным взглядом на аппетитной, круглой Настиной попке. Следом, чуть сбоку, загораживаясь Елизаровой тушей от выстрела, гибко двигался Алеша, изредка для порядка тыкая заложнику стволом под ребра. При особенно болезненном тычке Елизар Суренович цыкал зубом и что-то недружелюбное бормотал себе под нос. Он думал, что безумный щенок, пожалуй, вполне способен застрелить его на опушке, а это было бы нехорошо, потому что означало, что он впервые не успеет рассчитаться с обидчиком и, кроме того, сорвет наиважнейшую встречу с высокопоставленным чиновником МИДа, назначенную на послезавтра. Смалодушничал, поинтересовался:
– Неужели возьмешь грех на душу, Алеша, замочишь старичка?
– Там видно будет.
– Из-за пустякового удовольствия опять на десять лет в тюрягу?
– Может, мне за тебя, наоборот, орден дадут?
– Не-ет, не дадут. У нас каждый старичок имеет право на спокойную голодную смерть.
В лесу его ожидало новое испытание. Только он намерился присесть на пенек, чуя, как последние силы утекают в черепную дыру, Алеша распорядился:
– Дальше кросс с препятствиями. А ну рысью, сволочь!
По лесной тропе Настя опять бежала впереди, со спортивной отмашкой, радуясь чистым, вольным движениям; и опять ее уютный задик, обтянутый вельветом, приманчиво подскакивал, крутился перед Благовестовым, но теперь ему было не до злорадных воспоминаний, смягчающих боль. Из жил вдруг поперла старость. Накопленная утробой мякоть сладкой, роскошной жизни сдавила внутренности жирным, тяжелым, горячим студнем. Он весь превратился в зловещую, зловонную одышку. Уже невнятно было ему, то ли Алешины пинки вонзаются в тело со всех сторон, то ли грудная колика разрывает напополам поясницу. Он бежал, как подыхал: с безнадежной натугой, со слепящим пламенем в глазах. Наконец, зацепясь носком за кочку, рухнул, перекатился по земле, ободрав бока. Подумал: слава Богу, земной путь нелепо, но завершен. В ту же секунду Алеша сунул ему в пасть ствол, коснувшийся нежно трепещущих связок.
– Ну! - рыкнул Алеша. - Подымайся, падаль!
Елизар Суренович, постанывая, сел и, ухватясь за Алешину ногу, поднялся. Улыбка его было страшна. Так улыбается мертвец, когда потревожат его вечный покой. Елизар Суренович ничего не боялся, ни смерти, ни страдания, но понял, что будет цепляться за любую соломинку, лишь бы уцелеть. В нем наросла такая злоба, что на лбу, точно мазком дьявола, выскочила лиловая шишка. Но разум его не угас. Ясноликий, озверевший мучитель двоился, троился перед глазами совсем рядышком: протяни пальцы, зацепи, сожми - и хрустнет, переломится светлое горло, как сухой стебелек, но это был мираж. Не одолеть так просто порождение бреда. Тут уж, видно, дела не мирские, а вызов судьбы. Беса мало раздавить, важно понять, какая за ним колдовская сила.
– Бегу, Алеша, бегу, - плаксиво прошамкал Елизар Суренович. - Полминуты отдышусь - и бегу. А то хочешь, прибей сразу, коли я тебе в обузу.
– Надеешься выкрутиться, змей, а?!
На край леса, где сторожил машину голопузый мальчик, Елизара Суреновича, ослепшего и оглохшего, они с Настей вдвоем вытолкнули почти беспамятного. Он лишь хрипел и жалобно икал, как от предсмертной судороги.
– Дядя алкоголик, - объяснил Алеша мальчику. - А тебе вот еще стольник за службу и беги за велосипедом. Он в кустах валяется.
Мальчик мгновенно исчез, не выразив ни протеста, ни благодарности. Елизар Суренович полулежал на траве и хватал воздух распаленным ртом, как окунь на суше. В его мутном взгляде не осталось и искорки мысли. Алеша закурил, хотя мешкать было нельзя. Вот-вот из леса нагрянут Елизаровы опричники.
– Придется эту падаль запихнуть в машину, - сказал Алеша. - Довезем до свалки, там зароем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148