Впрочем, вел ли этот путь вниз или, может быть, вверх? Мне каж
ется, что с каждым днем, с каждой приобретенной взрослой привычкой я стан
овился моложе. Я провел одинокое детство, обобранное войной и затененное
утратой; к холоду сугубо мужского английского отрочества, к преждевреме
нной солидности, насаждаемой школами, я добавил собственную хмурую печа
ль. И вот теперь, в тот летний семестр с Себастьяном, я словно получил в под
арок малую толику того, чего никогда не знал: счастливого детства. И хотя и
грушками этого детства были шелковые сорочки, ликеры, сигары, а его шалос
ти значились на видном месте в реестрах серьезных прегрешений, во всем, ч
то мы делали, была какая-то младенческая свежесть, радость невинных душ. В
конце семестра я сдал курсовые экзамены Ц это было необходимо, если я хо
тел остаться в Оксфорде, и я их сдал, на неделю запершись от Себастьяна в с
воих комнатах, где допоздна просиживал за столом с чашкой холодного черн
ого кофе и тарелкой ржаного печенья, набивая себе голову так долго остав
авшимися в небрежении текстами. Я не помню из них сегодня ни единого слов
а, но другие, более древние познания, которые я в ту пору приобрел, останут
ся со мною в том или ином виде до моего смертного часа.
«Мне нравится это дурное общество и нравится напиваться среди бела дня»
Ц тогда этого было довольно. Нужно ли прибавлять что-нибудь сейчас?
Когда теперь, через двадцать лет, я оглядываюсь назад, я не нахожу ничего,
что мне хотелось бы изменить или отменить совсем. Против петушиной взрос
лости кузена Джаспера я мог выставить бойца не хуже. Я мог бы объяснить ем
у, что наши проказы подобны спирту, который смешивают с чистым соком вино
града, Ц этому крепкому, таинственному составному веществу, которое од
новременно придает вкус и задерживает созревание вина, делая его на како
е-то время непригодным для питья, так что оно должно выдерживаться в темн
оте еще долгие годы, покуда наконец не придет его срок быть извлеченным н
а свет и поданным к столу.
Я мог бы объяснить ему также, что знать и любить другого человека Ц в этом
и есть корень всякой мудрости. Но меня нисколько не тянуло вступать с ним
в препирательство, я просто сидел и смотрел, как он, прервав свою битву с П
индаром, облаченный в темный костюм, белый галстук и студенческую мантию
, произносит передо мною грозные речи, меж тем как я потихоньку наслаждаю
сь запахом левкоев, цветущих у меня подокном. У меня была тайная и надежна
я защита, талисман, который носят на груди и, нащупывая, крепко сжимают в м
инуту опасности. Вот я и сказал ему то, что было, между прочим, совершенной
неправдой Ц будто в этот час я обычно выпиваю бокал шампанского, Ц и при
гласил его составить мне компанию.
На следующий день после великой ремонстрации Джаспера я получил еще одн
у Ц в совсем других выражениях и из совершенно неожиданного источника.

В течение всего семестра я виделся с Антони Бланшем несколько чаще, чем э
то вызывалось моим к нему расположением. Я жил среди его знакомых, но наши
встречи с ним происходили по его инициативе, а не по моей, ибо я относился
к нему с некоторым испугом.
Он был едва ли старше меня годами, но казался умудренным опытом, как Вечны
й Жид. К тому же он был кочевник, человек без национальности. В детстве, пра
вда, из него попытались было сделать англичанина, и он провел два года в Ит
оне, но затем, в разгар войны, презрев вражеские подводные лодки, уехал к м
атери в Аргентину; и к свите, состоящей из лакея, горничной, двух шоферов, б
олонки и второго мужа, прибавился умненький, нахальный мальчик. С ними он
изъездил вдоль и поперек весь мир, день ото дня совершенствуясь в порока
х, точно Хогартов паж. Когда война кончилась, они вернулись в Европу Ц в г
остиницы и меблированные виллы, на воды, в казино и на пляжи. В возрасте пя
тнадцати лет он на пари переоделся девушкой и играл за большим столом в Ж
окейском клубе Буэнос-Айреса; он обедал с Прустом и Жидом, был в близких о
тношениях с Кокто и Дягилевым; Фербэнк дарил ему свои романы с пламенным
и посвящениями; он послужил причиной трех непримиримыx фамильных ссор на
Капри; занимался черной магией в Чефалу; лечился от наркомании в Калифор
нии и от эдипова комплекса в Вене. Мы часто казались детьми в сравнении с А
нтони Ц часто, но не всегда, ибо он был хвастуном и задирой, Ц а эти свойст
ва мы успели изжить в наши праздные отроческие годы на стадионе и в класс
е; его пороки рождались не столько погоней за удовольствиями, сколько же
ланием поражать, и при виде его изысканных безобразий мне нередко вспоми
нался уличный мальчишка в Неаполе, с откровенно непристойными ужимками
прыгавший перед изумленными английскими туристами; когда он повествов
ал о вечере, проведенном в тот раз за игорным столом, можно было представи
ть себе, как он украдкой косился на убывавшую груду фишек с той стороны, гд
е сидел его отчим;в то время как мы катались в грязи на футбольном поле или
объедались свежими плюшками, Антони на субтропических пляжах натирал о
реховым маслом спины увядающих красавиц и потягивал аперитив в фешенеб
ельных барах, и потому дикарство, уже усмиренное в нас, еще бушевало в его
груди. И он был жесток мелочной, мучительной жестокостью маленьких детей
и бесстрашен, точно первоклассник, который бросается, сжав кулачки и при
гнув голову, на великовозрастного верзилу. Он пригласил меня на ужин, и я с
некоторым смущением обнаружил, что ужинать мы будем вдвоем, он и я.
Ц Мы поедем в Тем, Ц объявил он мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19