Рукоделие Анны уже несколько дней лежало на столе – кропотливая работа была ей не по душе, и младшая дочь герцога Йоркского отлынивала от нее, ссылаясь на близорукость, не позволявшую разглядеть слишком мелкие стежки. Во всех остальных случаях зрение Анны не подавало поводов для беспокойства, а потому в доме над ней посмеивались, но переутруждаться не заставляли.
Елизавета Вилльерс вышивала превосходно, почти как взрослые женщины. Сейчас Елизавета ловко работала иголкой и чему-то улыбалась.
– Вот будет здорово, когда зажгут факелы и бенгальские огни, – наконец сказала она. – На этот раз день Гая Фокса будет не такой, как всегда, – особенный.
– Почему? – спросила Анна Трелони.
– А ты не знаешь?
Елизавета с сочувствием посмотрела на Марию.
– Не понимаю, что в нем может быть особенного, – сказала Трелони.
– Ты вообще многого не понимаешь. Он особенный, потому что у леди Марии и леди Анны теперь появится мачеха.
– Да, – сказала Мария, повернувшись к Анне Трелони. – Она на полтора года старше меня, и папа говорит, что она станет моей подружкой.
– Это мачеха-то? – Елизавета поморщилась. – Не думаю.
– А может быть, она не будет обычной мачехой, – предположила Анна Трелони. – Ведь ей так мало лет. Значит, она почти все время будет проводить с нами.
Елизавета бросила на нее презрительный взгляд.
– Дело не возрасте, а в положении. Мачехи никому не нравятся. Вот почему сегодня будет особенный день Гая Фокса. Я слышала, как утром кричали на улице. Там все повторяли и повторяли: «Мы против Папы! Мы против Папы!» А уж вам-то известно, что это значит.
Мария вздрогнула, и Анна Трелони тотчас попыталась переменить тему.
– В прошлом году пятого ноября один мальчик сгорел заживо, – сказала она. – Умер от ожогов: у него в руках взорвалась ракета.
Елизавета расхохоталась.
– Не иначе, сегодня тоже кто-нибудь сгорит заживо. Я же говорю – они все кричали: «Мы против Папы!» Английскому народу не очень-то нравятся свадьбы, устраиваемые по католическим обрядам.
– Чушь! – воскликнула Мария. – Болтаешь – сама не знаешь о чем.
Анна Трелони улыбнулась, а Елизавета нахмурилась и вновь склонилась над вышивкой. Мария вздохнула. Ей было приятно думать о том, что она может рассчитывать на свою подругу Анну.
Брак по доверенности был заключен тринадцатого сентября, однако лишь двадцать первого ноября юная невеста ступила на дуврскую пристань. Подавленная и опустошенная, Мария-Беатрис делала все возможное, чтобы оттянуть этот день. Ее мать сказала, что она вышла замуж и уже не могла изменить свою судьбу; следовательно, ей предстояло смириться с необходимостью переселиться в Англию и стать достойной герцогиней Йоркской. Девочка рыдала с утра до вечера, почти ничего не ела; в результате ее здоровье пошатнулось, и, чтобы хоть как-то поддержать дочь, герцогиня согласилась сопровождать ее в пути. Это решение отчасти утешило Марию-Беатрис, а когда она узнала, что с ней в качестве личных служанок поедут синьорина Мольца, синьора де Монтекуколи и синьорина Турени, ее настроение немного улучшилось. Однако именно в это время она впервые начала задумываться о смысле перемен, произошедших в ее жизни: ей велели покинуть родной дом и жить в чужой стране; она должна была навсегда проститься с братом, до сих пор росшим вместе с ней; в скором будущем ей предстояло расстаться и с матерью – разумеется, та не могла задерживаться в Англии; и, хуже всего, она выходила замуж за немолодого мужчину, в прошлом предпочитавшего иметь дело с любовницами, а не с предыдущей супругой. Ее ужасала мысль о физической близости с ним.
В отчаянии она молила Бога о том, чтобы произошло какое-нибудь непредвиденное событие, пусть даже катастрофа – ей казалось, что она будет благодарить судьбу за любое испытание, лишь бы оно помешало ее отъезду в Англию.
Тем не менее приготовления шли полным ходом, и, наконец, настал день прощания с родным домом. Ехать предстояло через Францию. Утром ее разбудила Анна Монтекуколи, затем пришли другие служанки и уже стали одевать девочку в дорогу, как вдруг заметили нездоровый румянец на ее щеках. Через какое-то время у Марии-Беатрис поднялась температура, а еще позже она начала бредить. Девочка заболела, и ее самочувствие встревожило всех домочадцев. Герцогиня день и ночь проводила возле нее – сидя рядом с постелью дочери, она горько жалела о том, что заставила ее согласиться на брак с герцогом Йоркским. Однако дело было сделано: Мария-Беатрис состояла в браке с братом английского короля, и теперь только смерть могла бы помешать ее отъезду в чужую страну. Лишь через две недели девочка встала на ноги, и тогда Луи Четырнадцатый пригласил ее отдохнуть и восстановить здоровье при французском дворе. Это предложение и в самом деле прибавило сил юной принцессе, поскольку оно означало еще одну задержку перед отплытием на остров.
Встретив новоиспеченную супругу герцога Йоркского в Париже, Луи поразился необыкновенной красоте Марии-Беатрис и устроил в ее честь несколько пышных приемов, следовавших один за другим; на балах и церемониях он говорил, что с удовольствием оставил бы ее при себе. Эти комплименты она слушала с унылым видом – сознавая неотвратимость события, уготованного ей судьбой.
Глядя на удаляющийся французский берег, Мария-Беатрис вновь заплакала; в какой-то миг она взмолила Бога о шторме и кораблекрушении, но затем подумала о других людях, которые утонут вместе с ней, и испугалась своих мыслей. Нет, такого исхода она не хотела. Ей требовался такой шторм, который унес бы только одну жизнь – ее собственную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105