Мечтавшая стать весталкой, она уже давно превратилась в страстную, любящую женщину.
Она сама удивлялась, вспоминая себя лежавшей на брачном ложе и дрожавшей при мысли о возможном приходе супруга. Теперь она часами ждала его и боялась, что вместо визита к супруге он пожелает остаться у одной из своих любовниц. Она ревновала, умоляла Якова не изменять ей – но никакие ее мольбы не могли изменить его. Он был по-прежнему ласков и добр, но от любовных похождений отказываться не собирался.
Ей стали известны некоторые подробности его первого брака. В частности, как он бросил вызов семье, но все-таки женился на Анне Хайд. И как впоследствии его родственники всеми силами пытались отравить ей жизнь – все, кроме короля, не раз встававшего на защиту невестки.
Последнее обстоятельство не вызывало у нее сомнений. Разве король не сочувствовал ей самой? Разве не пытался скрасить ее унылое существование? Вот почему, оглядываясь на прошлое, она начинала думать, что все перемены в ее судьбе наметились во время первой встречи с ним.
С тех пор прошло довольно много времени, и теперь, следя за живыми картинами, в которых участвовал ее супруг, Мария-Беатрис молила Бога о том, чтобы он одержал верх над Монмутом. Она знала, что Монмут ненавидит Якова; ей казалось, что Яков никогда не сможет питать такой ненависти к племяннику.
Мария-Беатрис была беременна. Ощупывая свой вздувшийся живот, она чувствовала щемящую нежность к ребенку, которому предстояло родиться через пять месяцев. Она заранее любила его и желала защитить от всех неприятностей, подстерегающих младенцев королевской династии.
А иногда, наблюдая потешные сражения Якова с Монмутом, она желала защитить и его, этого незаконнорожденного сына Его Величества короля Карла Второго.
Принцесса Анна подражала своей сестре во всем, что было ей под силу, – вот почему, один раз увидев Франциску Эпсли, она уже не могла отделаться от желания подружиться с ней.
Мария ее намерению не препятствовала: во-первых, ей было приятно, когда кто-то восхищался красотой Франциски, а во-вторых, она любила сестру и не хотела вставать на ее пути. Тем не менее она очень боялась, что Франциска предпочтет ей Анну. Та вообще легко сходилась с людьми – как сверстниками, так и взрослыми; ее общительности можно было позавидовать.
Свою подругу Мария стала называть Аврелией – по сходству с одной из драйденовских героинь, желанной гостьи в любой светской компании. Себе она тоже придумала новое имя: Клорина. Так звали пастушку из пьесы Бомона и Флетчера – верную, любящую и никем не понятую простую девушку.
Когда Мария не видела Франциску, ее единственным утешением были письма к ней. Она исповедовалась в неземной любви к своей несравненной Аврелии, умоляла не забывать ее преданную жену Марию-Клорину.
Поскольку леди Франциска не одобряла эту корреспонденцию, письма переправлялись во дворец святого Якова тайно, при участии карликов Гибсонов. Такие предосторожности доставляли немало удовольствия Марии – создавали атмосферу секретности, столь выгодно отличавшую ее нынешнюю жизнь от прежних унылых будней.
Между тем Анна вовсе не собиралась оставаться в стороне от увлечения, целиком поглощавшего ее сестру. Она тоже хотела писать Франциске – пусть даже эпистолярное творчество не относилось к ее любимым занятиям.
Однажды Мария застала Анну склонившейся над конторкой. Заглянув через ее плечо, она не без удивления обнаружила, что та трудится над посланием, адресованным некой «милой Семандре».
Анна тотчас закрыла письмо руками.
– Кто такая Семандра? – спросила Мария.
– Ну, не могу же я называть ее Аврелией, ведь это имя – твое изобретение.
– Семандра! Так звали героиню из трагедии про царя Митридата, да?
Анна кивнула.
– Господин Беттертон желает, чтобы я играла в ней. Кстати, там есть еще один известный персонаж – Зифарес. Вот я и решила: пусть Франциска будет Семандрой, а я – Зифаресом.
– Анна, как тебе не стыдно все время подражать мне? Неужели ты не можешь придумать что-нибудь свое?
Анна сделала изумленный вид.
– А зачем мне придумывать что-то свое, когда у меня такая умная сестра?
Мария хотела рассердиться, но вместо этого лишь обреченно вздохнула. Ну что тут поделаешь? Она любила Анну – любила и не могла вообразить свою жизнь без нее.
Мария-Беатрис ждала ребенка – не просто ребенка, а сына. Его ждал от нее и весь народ Англии; только мальчик мог стать полноправным наследником британской короны. Неудивительно, что в стране с возрастающим напряжением следили за ее беременностью.
Когда ей нездоровилось, во всем Лондоне только и говорили, что о ее самочувствии.
В ее покоях часто бывала королева Екатерина. С недавнего времени они стали подругами: сама Екатерина уже отчаялась когда-нибудь родить наследника, а потому возлагала надежды на Марию-Беатрис.
Велика была ответственность герцогини.
В первых числах января она переехала во дворец святого Якова – и по истечении положенного срока наконец-то вздохнула с облегчением: у нее начались родовые схватки.
За окном медленно падал снег, во дворце тоже было тихо и торжественно. Марии-Беатрис казалось, что весь мир, затаив дыхание, ожидает рождения ее ребенка.
Очнувшись, она услышала чьи-то голоса. В комнате горело множество свечей, и она уже не чувствовала никакой боли. Вот кто-то склонился над изголовьем.
– Яков, – позвала она.
– Я здесь, дорогая.
– Как ребенок?
– В порядке. А вот тебе надо отдохнуть.
– Я хочу увидеть его. Помолчав, он сказал:
– Принесите дитя…
Дитя? Почему он произнес это слово? Неужели… Ведь если бы родился мальчик, Яков назвал бы его по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105