Кто бы мог подумать, писала Мария, что с этой женщиной так скверно обойдутся? Ведь они обе любили Элеонору, а теперь этой бедняжке придется уехать из Лондона, как она говорит – навсегда. Ах, Мария и сама хотела бы бежать отсюда, куда глаза глядят, лишь бы ничего не слышать о бесконечных придворных интригах, гнусных кознях, вечной людской несправедливости.
«Что касается меня, то я смогла бы всю жизнь прожить в каком-нибудь небольшом домике на берегу реки, доить по утрам корову, ходить летом в блузке и нижней юбке, а зимой в капоре и шерстяном платье, ухаживать за небольшим садиком, где осенью собирала бы фрукты и ягоды для нашего стола».
Маленькая Екатерина-Лаура умерла в страшных судорогах, на десятом месяце после своего рождения.
После этой потери Мария-Беатрис долго не могла прийти в себя; Мария делала все возможное, чтобы утешить ее, а Яков даже оставил своих любовниц и на некоторое время превратился в верного и внимательного супруга.
У них будут другие дети, говорил он, – ведь она еще очень молода, да и он не совсем стар…
Девочку похоронили в Вестминстерском аббатстве, в склепе королевы Марии Шотландской; после непродолжительного траура ей пришлось взять на себя хлопоты по благоустройству королевского дворца.
Вероятно, лишь преданность супруга да постоянная забота двух падчериц помогли ей пережить это трудное время.
Сострадая мачехе, Мария не могла слишком долго предаваться скорби по умершей сестре. Ее жизнь только начиналась, двор манил своими праздниками и увеселениями; у нее появилось много новых знакомых девочек – разумеется, не обладавших достоинствами Франциски, однако зачастую занимавших ее мысли; кроме того, она отчасти сохранила былую привязанность к Анне Трелони. И, конечно, по-прежнему не представляла себя без сестры Анны, хотя временами та приводила ее в отчаяние своей неисправимой манерой во всем, даже в мелочах подражать ей.
Их мачеха не доставляла им никаких неприятностей. Мария-Беатрис казалась немного вспыльчивой, гораздо чаще – чересчур набожной, но когда она оправилась от своего горя, они снова получили возможность играть с ней в салочки, прятки или шарады.
Были также и танцы, в которых Мария довольно быстро завоевала признание двора, и театральные постановки, и многое другое. Сара Дженнингс все так же оплетала дом Йоркских своими интригами, во многом оживлявшими их семейные будни.
Проходили годы, а Мария так была поглощена своим кругом общения – где Франциска Эпсли, разумеется, занимала особое место, – что совсем забыла о приближающейся поре расставания с детством; ее почти не интересовало то, что происходило за этим привычным кругом. Первый гром грянул, когда при дворе заговорили о том, что для Франциски скоро будет найден подходящий супруг.
Супруг? С какой стати, зачем? Их лучезарный Эдем не нуждался в мужчинах.
«Никто не будет любить тебя, как я, – писала Мария, – а впрочем, это даже не главное. Дело в том, что супружество – величайшее из несчастий, которые могут постигнуть молодую и красивую девушку. Много ли верных мужей ты насчитаешь при дворе? Вот то-то и оно, не очень. Увы, они на нас женятся, через месяц мы им надоедаем, и тогда нам остается лишь завидовать другим женщинам».
Подобные рассуждения порождали какое-то смутное тревожное чувство. Они напоминали о том, что она увидела, когда застала врасплох Джемми и Генриетту Вентворт; более того – возвращали к полузабытым слухам, касавшимся ее отца и матери.
Этих неприятных мыслей лучше всего было бы избегать, но могла ли она сохранять благоразумие, если вокруг говорили о предстоящем браке ее обожаемой Аврелии?
В таком смятении она пребывала пять или шесть месяцев. Затем все эти разговоры как-то сами собой забылись, волнения уступили место прежней безмятежности: по праздникам и воскресеньям Мария все так же встречалась с Франциской; в остальные дни писала ей пылкие письма. В роли курьеров выступали учитель танцев Горли, супруги Гибсон, а чаще – Сара Дженнингс и Анна Трелони. Эти почтовые сообщения сохраняли свою притягательную таинственность, поскольку леди Франциска Вилльерс по-прежнему не одобряла содержание ее писем.
Словом, жизнь текла своим чередом – легко и радостно, пока Марии не исполнилось пятнадцать лет.
Лорд-мэр учредил новый праздник: день города. По такому случаю в здании купеческой гильдии было устроено застолье, на котором присутствовали Карл, Яков обе юные принцессы и придворные. Поздно вечером все участники торжества вышли на улицу, чтобы принять поздравления собравшихся горожан.
Лондонцы радостными криками приветствовали Анну и Марию: все знали, что через какое-то время обе дочери герцога Йоркского будут играть видную роль в их государстве. О том же говорил и сам король, выступивший с кратким обращением к своим подданным. Поэтому Яков ничуть не удивился, когда на следующий день Карл вызвал его к себе – заранее уведомив о том, что желает обсудить будущее леди Марии.
– Послушай, Яков, – поздоровавшись, сказал Карл. – Сколько лет твоей Марии?
– Пятнадцать.
– Уже? Гм… По-моему, достаточно зрелый возраст.
– Вы хотите сказать – для замужества?
– Разумеется, для чего же еще? Ну-ну, не хмурься, брат мой, не хмурься. Ты ведь понимаешь, что рано или поздно нам все равно пришлось бы искать ей мужа.
– Для меня она всегда будет ребенком, Ваше Величество.
– Но ты ведь не откажешься от выгодной партии для нее?
– Полагаю, в свое время у меня просто не будет иного выхода.
– Верно рассуждаешь, брат мой. Остается лишь добавить, что такое время уже настало. Скажи, есть ли у тебя на примете достойный жених для нее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105