Да, это вне всякого сомнения Ан Демелемейстер. Я узнаю ее загадочные символы и малопонятные намеки.
Все странно, но все магически притягивает к себе и хочется немедленно ощутить легкий шелк, струящийся вдоль тела, и, продолжая странную игру кутюрье, втянуть голову в плечи, чтобы руки совсем скрылись из виду: так иногда делают маленькие дети, когда стесняются или кокетничают с вами.
Я уже знаю, что куплю это платье, хотя совершенно очевидно, что носить его буду только дома. Нужно быть очень смелой или очень стильной женщиной, чтобы появиться в нем на публике: я, увы, не принадлежу ни к первой, ни ко второй категории.
Да и нет ее у меня, этой самой публики. То есть нет публичных мест, в которых я могла бы появиться в платье от Ан Демелемейстер.
Но платье я куплю. Хотя стоит оно, видимо, недешево. Возможно, ровно столько, сколько осталось у меня в кошельке на всю оставшуюся жизнь.
Впрочем, все это уже не имеет значения.
Потому, что милая девушка торжественно ведет меня к кассе, и платье у меня в руках.
И если даже сейчас выяснится, что всех моих денег не хватает на покупку, я стану немедленно, прямо из магазина звонить Мусе, и она наверняка наберет недостающую сумму в своей модной клинике и примчится с деньгами на такси. Потом она будет бранить меня и одновременно восторгаться платьем, потом я буду мучительно размышлять, где взять денег на жизнь, чтобы не сидеть на шее у Муси, но все это будет потом.
Сейчас я покупаю себе платье.
Моих денег, к счастью, хватает на покупку, и теперь я жду пока милая девушка и не менее симпатичная женщина — кассир все оформят должным образом, как в настоящем, серьезном «бутике».
— Замечательное платье. — Говорит кассирша, что-то переписывая с этикетки в тетрадку — Вы знаете, оно даже в рекламе, в журнале… Лиля вам не говорила? Сейчас найду… — женщина отрывается от своих записей и берет с полки несколько толстых глянцевых журналов, из тех, на которые установлено было табу в нашем с Мусей доме. Журналы могли напомнить мне о моей прошлой жизни, потому что по существу эти журналы и были посвящены моей прошлой жизни. Но теперь все табу сняты, ибо с сегодняшнего дня мы с Мусей начали новую жизнь — и я жадно приникаю к журналам — Сейчас, сейчас — бормочет кассирша, перелистывая пестрые страницы, — где-то здесь. Совершенно точно, мы еще сравнивали все детали — оно. Вот! — восклицает она наконец радостно и пододвигает ко мне журнал.
Сомнений нет: это мое платье.
Но картина, а вернее фотография на глянцевой странице журнала, заставляет мое сердце вздрогнуть, затрепетать, и, оборвавшись с какой-то невидимой нити, покатиться вниз, сквозь гулкую пустоту вмиг похолодевшего тела.
На фотографии, черно — белой, и от того еще более убедительной и жуткой, запечатлено бескрайнее свежевспаханное поле.
Черное.
Собственно, фото, как бы составлено из двух отдельных обрывков черной и белой бумаги.
Черное — поле.
Белое — небо, примыкающее к нему по лини горизонта.
Но это, разумеется, не главное, ибо два совершенно независимых и даже чуждых друг другу обрывка бумаги соединены, словно прошиты намертво двумя вертикальными фигурами, вырастающими из черной плоти земли и устремленными в белую бесконечность неба.
Одна из этих фигур женщина, облаченная в мое платье.
Она высока и очень худа, худоба ее кажется болезненной и почти смертельной, черный шелк платья струится вдоль ее плоской фигуры, как саван.
Волосы женщины распущены. Очень длинные прямые волосы, практически сливающиеся с черным шелком платья. Красивое тонкое лицо не выражает ничего, словно душа, и вправду, покинула ее изможденное тело, и только глаза остались открытыми. Большие и очень светлые, они смотрят прямо на меня, внимательно и серьезно. Ноги женщины, едва выглядывающие из — под широкого подола, босы. Двумя белыми пятнами они выделяются на черном полотнище земли Вторая фигура, устремленная ввысь — крест. Простой деревянный крест, сколоченные их двух неотесанных балок. На белом фоне неба балки кажутся совсем черными.
Женщина и крест вонзаются в белую плоскость небес параллельно друг другу и примерно на одном уровне: рост женщины почти такой же, что и высота креста.
Однако отчего-то возникает ощущение, что крест довольно высок, много выше человеческого роста и, значит, женщина тоже неестественно высока.
Этот странный портрет дополняет еще одна жуткая деталь, которую замечаешь не сразу, ибо в глаза бросается контраст белого и черного пространств и черные фигуры на белом фоне, связующие воедино две противоположности.
Однако, приглядевшись, различаешь еще одну, почти не различимую — черную — на черном деталь этой жуткой картины.
У подножия креста вырыта глубокая свежая могила, комья черной земли обрамляют ее по краям.
Оказывается, что босая женщина в моем платье стоит на самом краю могилы, и белые ноги ее едва не соскальзывают вниз.
Более на картине не запечатлено ничего.
Небо, земля, крест, могила и женщина. Бог ты мой, разве этого не достаточно?
Я смотрю на глянцевый лист журнала. Вне всякого сомнения, автор столь странного фото — человек талантливый, а, быть может и гениальный. Ему ли клепать рекламу для модных журналов?
Но тут дело, видимо, в Ан Демелемейстер. Таинствами своих линий она могла увлечь и гения.
Вернее, только гения.
И только она могла согласиться на такую рекламу.
Быть может, ее уговорил гений?
И она пошла на это ради него?
Господи, о чем я думаю? Какое все это, в конце концов имеет отношение ко мне? Я ведь только купила платье.
— Дурацкая реклама! — раздается за моей спиной голос милой девочки, она упаковывала мое платье и теперь возвратилась с красивым фирменным пакетом магазина, ручки которого кокетливо перевязаны маленькими белыми бантиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88