– Мочно!– Рой!Подошли, отрыли женщину и за руки выволокли из ямы.– Ена, парень, нагая?– Ништо! Обряжу в жупан, сам пройдусь в зипуне. Держи одежу, жонка!– Голова у детины, хошь в попы ставь!– А жонка-т с икрой!– Грудастая…– Э-эй, черти-и!Голос зычно плыл по площади!– Ой, мать твою перекати поле – пятидесятник!– Батоги нам!– Кнут! Чего делать, в обрат копать жонку? Увидит.– Не копать, соколы: вы жонку пасите, я с боярскими детьми хорошо лажу.– Иди, детинушка, веди сговор, угомони черта!– Э-эй, стрельцы!..В ответ шаги и голос:– Тут я!– Ты тут, драный козел, твою перепечу! А где другая сволочь?– На месте стоит!– А ты, щучий сын, пошто без бердыша, пошто не в сукмане?– Сабля при бедре, зипун на плечах!– Вон ты что-о?!.. Эй, стра-жа-а!..В сумраке сверкнуло лезвие сабли. Слово «стража-а» не окончено. Тело начальника осело к земле и распалось на два куска.Детина вернулся к стрельцам.– Куды он делся? – спросил один.Другой засопел и громко, как бы про себя, сказал!– Так-то не ладно!– Чего не ладно?– Начальника посек! Понял? Мы в разбое…Другой, еще более хмельной стрелец захихикал, закашлялся, потом отдышался, сказал:– Начали сечь – туды ему, сатане, и дорога! Дай посекем в куски?..Приволокли подтекающее кровью половинчатое тело начальника к огоньку образа.– Матерый, черт! И как ты его, вольной, мазнул? Не всяк мочен такое…– Одежу вниз! Секите его на куски, да в яму замест жонки – и в кабак.– Вот те хрест, в попы тебя, казак, – голова-а!– Дальше попа не видал? Я, може, в патриархи гляжу!– Хо-хо-хо. Сатана-а!– В па-три-архи-и?!Языки и руки стрельцов худо слушались. Казак, как говорил, сделал все. Пошли.Сторожа на росстанях улиц снимали перед ними бревна-колоды. В иных местах отпирали решетчатые ворота, спрашивали:– Куды, служилые?– Воров в Земской приказ!– Мы сами воры-ы!– Чого рот открыл до дна утробы? Тише-е!– Начальника-то, а-а? Кровь на тебе, и я в кровях…Казак остановился:– Вам, браты-соколы, дорога на Дон, утечете: на Дону много вольных сошлось, там рука боярская коротка.– А ты?..– Я оттудова и туды приду!– Врешь!– Давай, Дема, поволокем его с жонкой в Разбойной?– В Разбойной? В Разбойной? – В Разбойном приказе рассматривались дела об убийствах, разбоях и грабежах на всей территории государства (кроме Москвы).

Пойдем! Руки, вишь, у меня в крови…– Вот вам еще водки! Пейте, загодя спать, а утром знать будете, что делать.– Водку? Давай!– Дуйте из горлышка!Падая и подымаясь, с лицами, замаранными кровью, стрельцы пошли вдоль улицы. Казак потянул одетую в жупан женщину в переулок, выглянул из-за угла. Стрельцы про них забыли, – шли, падали и, поднимая один другого, шли дальше.– Веди, жонка! Спасайся от могилы! – плотнее запахивая женщину в жупан, сказал казак.Женщина дрожала, едва держалась на голых ногах, черных от грязи и холода. Сверкнули белым жестяные главы многочисленных церквей. Где-то зазвонили. Загалдел народ; на ближайших рынках, словно на пожаре, заспорили и закричали женщины, торгуя холст и нитки. Берестовые и тесовые крыши на неопрятных домишках все яснее и пестрее выделялись.– Будь крепче! Идем, кабаки отперли.– Иду, голубь-голубой… Иду, а тяжко идти… 2 Кабак гудел. Широкая дубовая дверь раскрыта настежь… Едкий воздух сивушного масла, спирта, потных тел, подмоченных лохмотьев и рубищ не давал дышать непривычному к кабацким запахам. Светлело в бревенчатой обширной избе с заплеванными стенами и чавкающим от грязи земляным полом. За стойкой на стене висела желтая бумага с черными крупными буквами. В стороне в железном подсвечнике на ржавом кронштейне горела оплывшая сальная свеча, мутно при утреннем свете скупым огоньком пятная бумагу. Каждый, кто смотрел на бумагу, мог прочесть: «По указу царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси и великия и малыя – питухов от кабаков не отзывати, не гоняти – ни жене мужа, ни отцу сына, ни брату, ни сестре, ни родне иной, – покудова оный питух до креста не пропьется».
Казак по-особому зорко оглянул обширный сруб с курным, как в овине, бревенчатым потолком. Его взгляд скользнул в глубину кабака, где за перерубом с распахнутой дверью выглядывала без заслона с черным устьем большая печь.Казак высматривал истцов. Истцы – сыщики.

Лицо его стало спокойно, он повел широким плечом, положил на стойку деньги:– Косушку и калач!Женщина задремала, вскинула сонными руками, казак поддержал ее, но жупан распахнулся и голое, плотное тело, запачканное землей, открылось. Целовальник, косясь на саблю казака, на окровавленные руки, подал откупоренную косушку, положил калач, густо обваленный мукой.– Где экую откопал?Женщина вздрогнула и, схватив было, уронила калач. Казак нахмурил густые брови, но спокойно ответил:– Пропилась, лихие люди натешились да раздели… Подобрал вот, вишь, согреваю.Целовальник сощурился, недобрым голосом прибавил:– Спаси бог! Житья не стало от лихих людей. Почесть, что ни ночь Москва горит…Сквозь слюдяные, проткнутые во многих местах окна чирикали воробьи, слышался звон и громыхание каких-то тяжелых вещей, которые не то катили, не то везли.– Немчин опять на государев двор пушку тянет…– Молыть надо: Кукуй Слобода, где жили немцы.

– подь на Кукуй!– А не скажу того – кнута пробовал! – шутили в глубине кабака у двери в прируб, на бочках огромных и пузатых, оборванцы-питухи. Они сидели в обнимку с женщинами, столь же неприглядными, как и мужчины. Женщины лезли одна к другой и спорили. Целовальник крикнул:– Драться, жонки, вольготнее на улице!– А ты там стой! Она у меня Микешку отбила, а Микешка мою кику Женский головной убор.

спер…– Ой, ой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28