– Али тебе не сказывать дальше?– Нет, ты говори – чую.– Ну, так чуй! Есть трава хмель полевой, растет при болотах, на ей шишки желтые, только цвет отличен от хмелевого, что в хмельнике… Ежли истолкешь в порошок семя тех шишек да в вине ли, в пиве изопьешь, – сколь ни пей, пьян не будешь…– Упомнить, дедо, потребно цвет тот, – люблю пить хмельное.– Помни, гостюшко удалой, от многой той семени испитой человек в остатке бывает не хмелен, но зело буен и смел: в огонь, воду и на нож идет…– Упомнить надо тот цвет: «растет при болотах, на нем шишки желтые»…Женщина, выпивая чашу меду и опрокидывая ее пустую себе на голову, сказала:– Иной раз на улице или в церкви дедко такое заговорит, что страшно: того гляди, истцы привяжутся и поволокут…– Меня волокли да спущали, чтут за скудного умом… Чуй еще: есть трава, зовомая воронец, цветет на буграх, на брусничниках в густых лесах, мелка, зело тонка и видом чиста. Лапочки на ней и иглы зеленые, ствол суковатый, коленцами; на тое травине ягодки зеленые, когда и черные бывают… Пить ее отваром тому, кто кровию порчен, еже у кого глисты, змеи, жабы и иные гады… Все из нутра утробы вон изгонит. А може, краше будет тебе о планидах сказать?– Все, что знаешь, дедо, говори!– Было время, шестикрыльную книгу я чел, жидовина Схари Жидовин Схария – лицо полулегендарное. О нем сообщает религиозный писатель XVI в. игумен Иосиф Волоцкий в «Сказании о новоявившейся ереси…». Согласно «Сказанию…», Схария – еретик, чернокнижник, астролог и звездочет, положивший начало ереси жидовствующих.

и иных мудрых речения и письмена их еретичные, числа исчислял по маурскому счислению и по звездам, кои описаны, гадал, а вычитал я в тых книгах, что земля наша, кою чтут патриархи и иные отцы православия, яко долонь человеков, гладкой, – кругла, что небо будто бы не седми, не шти, не пять и не дву-три не бывает, что небо сие едино, и земля наша кругла, а небо шар земли нашей объяло, справа, слева, внизу и вверху, что якобы земля наша вертится… Но мотри, сие говорю только тебе, ибо ты мне, как и Ириньице, по душе пал… иным боюсь. В срубе сожгут мое худое телесо древнее, да огню его предать – не изошло тому время…– Еретичный, умолкни! – крикнула женщина и застучала чашей по столу, из чаши полился мед…– Буйна ты, Ириньица, во хмелю, зело буйна, – умолкаю…– А я говорю: сказывай, дед! То, что попы претят говорить, надо говорить, и, может, большая правда в тех жидовинных книгах есть!.. Знать все хочу… Хочу все иконы чудотворные оглядеть и повернуть иной стороной – к тому я иду, и попов неправедных, как и бояр, в злобе держу.– Знать все надо, гостюшко! – Юродивый был пьян, но, странно, во хмелю обострялся его мозг, и говорил он без запинки. Он стучал костлявым кулаком в горб, тряслась его жидкая седая борода, звенели вериги на тощем, коростоватом теле, а на горбе прыгал железный крест. – Надо знать – и вот за сие на костер готов идти, – знать все мыслю!.. И, может, как указано в еретических письменах, земля наша станет в веках белой и хладной, яко луна, а луна – тоже шар крутящийся, и шар сей ледяной… И звезды есть, гостюшко, величины необозримой, и каждая звезда – шар, и все… все оно вертится, сменяя свет тьмой и тьму светом, и ветры и бури…– Горбун! Окунь столетний! Он мой голубь-голубой. Степа, ты ведь мой?– Твой, Ириньица, – с тобой я твой!– Снеси меня на постелю.– Сиди!– Снеси, говорю! Или сорву с себя платье, нагая побегу по Москве и буду кричать: «Я та, которую он взял от червей могильных, я та, и он тот, кого я люблю больше света-солнышка!..» Степа, снеси…– Не вяжись, Ириньица! Дед говорит, я хочу знать…– Она помеха и буйна. Сполни, не отстанет…Казак встал, поднял женщину, разомлевшую от водки и меда, снес, положил на кровать. Женщина целовала его и кусалась.– Ляжь – побью!– Бей! Люблю… бей, а побьешь – сзади побегу, битой любимым еще слаще любить.– Усни – приду скоро!Ушел, а женщина примолкла и, видимо, спала.И странно: когда гость прошелся по горенке, у него стало от хмеля мутиться в голове, ясные глаза налились кровью, а большая рука легла на рукоять тяжелой сабли. Перед ним кривлялся маленький седой горбун, на нем позвякивало железо. Казак забыл, что еще так недавно слушал горбуна, который сидел и говорил ему неслыханное; он топнул тяжелым сапогом и повелительно крикнул:– Пляши, сатана!Юродивый завертелся по горнице, горб его, подбрасывая крест, ходил ходуном, моталась седая борода, каким-то ржавым голосом старик напевал: Жили-были два братана,Полтора худых кафтана,Голова на плахе,Кровь на рубахе.Мясо с плечСтали сечь!Ой, щипцы да клещи,Волоса да кожа, –Неугожа в кровиПокосилась рожа!Зри-ка, жилы тащат.Чуешь? – кости трещат. И тихо-тихо продолжал: Две сулицыТри сафьянных рукавицы.Дьяк да приказной,Перстень алмазной…Чет ударов палача –Бьют сплеча!Сруб-то в мясе человечьем,Тулово с увечьем…Кости, кости, –Ворон летит в гости.Кровью политый воз,Под пятами навоз,Идут в кровь, как в воду, –Честь сия от бояр народу!Аминь… – Дьявол! Худо пляшешь!.. – Гость было сбросил саблю на скамью, выдернул ее из ножен, и тяжелые сапоги с подковами лихо застучали по горнице, Он свистел, припевая: Гей, Настасья,Эй, Настасья,Отворяй-ка ворота!Распахни и со крыльцаПринимай-ка молодца!У тебя ль, моя Настасья,У тебя ли пир горой,У тебя ли пир горой,Воевода под горой.До полуночной поры,Гей, точите топоры!..Воеводу примем в гости,Воронью оставим кости.Ай, Настасья!Гей, Настасья!.. Вторя свисту казака, сабля посвистывала, описывая круги. Старик испугался блеска сабли и разбойных посвистов, залез под стол. Казак, сделав круг по горнице, приплясывая, вернулся к столу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28