Как тебя, отаман?– Одейся!– А ну, нет ли там турского кафтана?– Эво – бери-и! На ище колпак с прорехой, с запоной.– Пускай буду я, как из моря, с зипуном…Иные в толпе не переобувались, ходили в своих неуклюжих сапогах, – то были осторожные:– Ежели бежать надо, так одежу кинуть, а сапоги свои…Херувимы, писанные по золоту среди крестов, спиралей, голубых и красных цветов, неподвижно глядели на гостей, небывалых раньше в покоях царского свояка.– Эй, други-и! Винца ба!– Соскучал за солью ходить, хо-хо-хо, бражник…– Сыщем вино-о!– Гляньте – птича!– Диковина – лопочет по-людски!– На кой ее пуп! Не диво, кабы сокол!Иные обступили клетку тянутого серебра, совали в клюв зеленому попугаю заскорузлые пальцы:– Долбит, трясогузая!– Щипит!– Бобку нашли, младени? Шибай на двор!Выбросили клетку с птицей в окно. Коротко сгрудились перед тяжелой дубовой дверью с узорами из бронзы на филенках, нажали плечами – не подается:– Подай топоры!Стук – и вылетели дубовые филенки.– Тяни на себя-а!Дверь сломана, – хлынули в горенку, мутно сиявшую золотой парчой вплоть до сводчатого потолка. Окна завешены. На вогнутых плафонах с узорами синими и красными – фонари из мелких цветных стекол на бронзовых цепочках; в фонарях горят свечи. Под балдахином из желтого атласа кровать, на кровати – растрепанная и очень молодая женщина.– Сестрица царицы!– На пуп нам ее – тут девки есть!На низких табуретах, обитых алым бархатом, в головах и ногах боярыни – две девицы, обе русые, в голубых сарафанах. Толпа смыла обеих. Скоро и буйно сорвали с девиц шелковые сарафаны, сбороздили заскорузлыми руками девичьи венцы с жемчугом, растрепали волосы. Больная боярыня с усилием поднялась над подушками и слабо крикнула:– Не надо!– Хо-хо-о! Не будь ты сестра царицы, мы б тя помяли.– Пяль, робяты!– На полу мякко!– Чего ты? Шибай им рубахи на голову!– Жадной, обех загреб!Девицы онемели от ужаса, стиснув зубы и закатив глаза, вертелись в грубых руках, падали, но их подхватывали. Тяжелый вошел в горенку, отбросил занавес окна, – летнее солнце хлынуло в сумрак. Раздался голос, слышный ранее на всю площадь:– Зазвали в отаманы – слышьте слово! Девок насилить – или то работа! Сечь топорами – наша правда!Послушались голоса. Девиц, помятых, растрепанных, кинули на кровать боярыни, как снопы соломы. Шиблись обратно в другие покои, – срывали со стен многочисленные образа, разбивали киоты, сдирали серебряные ризы с ладами и жемчугом. Доски образов кидали в окна.Атаман остался в спальне. Тяжело ступая, шагнул к кровати. Больная боярыня, закрывшись до подбородка атласным одеялом, сидя на постели, дрожала:– Слушай! Я тебе грозить не стану – скажи добром, где узорочье!Морозова подняла голубые глаза и снова с дрожью зажмурилась:– Отведи глаза, не гляди!– Глаза?Он шагнул еще ближе, почти вплотную, и слышал, как, забившись под одеяло, всхлипывали девицы. Одной рукой приподнял Морозову за подбородок, другой тяжело погладил по мокрым от недуга и страха волосам, но в голове его мелькнуло: «Могу убить?»– Не боярин я… Огнем пытать не стану, – добром прошу…Чуть слышно боярыня сказала:– Подголовник… тут, под подушками…– Ино ладно!Он выдернул тяжелый подголовник, отошел, стукнул, отвернувшись к окну, ящик о носок сапога и, выбрав в карманы драгоценности, пошел, не оглядываясь, но приостановился, слыша за собой голос боярыни:– Не убьют нас?Ответил громко на слабый голос:– Нынь же никого не будет в хоромах!– Не спалят?Сказал голосом, которому невольно верилось:– Спи… не тронут!За дверями спальни Морозова еще раз слышала его:– Гей, голутьба! Вино пить – на двор.Терем вздрогнул – по лестнице покатилось тяжелое. Со двора в окна долетал отдаленный громкий раскат голосов, стучали топоры, потом страшно пронеслось в едином гуле:– Вино-о-о!Под землей, в обширном подземелье, подвешены к сводчатому потолку на цепях сорокаведерные бочки с медами малиновыми, вишневыми, имбирными. Сотни рук поднялись с топорами, били в днища:– Шапки снимай!.. Пьем!..– А я сапогом хочу.– Хошь портками пей!Долбились, прорубались дыры в доньях, из бочек забили липкие, душистые фонтаны. Пили, дышали тяжело, отплевывались, скороговоркой на радостях матерились. Иные садились на земляной пол. Кто-то, надрываясь, зычно кричал одно и то же, повторяя:– Приторомко! Подай водку-у…– Ставай, пей!– Здынь, я немочен!Липкие фонтаны из сотен бочек продолжали бить. На полу стало мокро, как в болоте; потом хмельное мокро поднялось выше.– Шли за солью – в меду тонем!Мокро было уже по колено.– Бу-ух! Бу-ух!– Энто пошто?– Бочки с водкой лупят!Опять голос хмельной и басистый:– Уторы не троньте-е! Днища бей, дни-и-ища!– Пошто-те днища-а?..– Днища! Или брюхо намочите, а в глотку не попадет!– Должно, товарыщи, то бондарь, – бочку жаль?– Бе! Хватит водки-и…Черпали водку сапогами, чедыгами и шапками.– Пей, не вались!– У-улю, тону, ро-обяты-ы!..Хмельной, сырой и пронзительный воздух одурял без питья. Падали в липкое пойло, засыпали, булькая.В пьяной могиле, как на перине, шутили:– Пра-аво-славно-му самая сла-дка-я-а смерть в вине…В подвале появились люди в серых длинных сукманах, в черных колпаках, похожих на поповские скуфьи.– Робяты-ы! Истцы зде…– Бей сотону-у!Ловили подозрительных и тут же кончали. Какой-то посадский по бедности носил сукман, шапку утопил, стоял на коленях по грудь в хмельном пойле, крестился, показывая крест на шее и руки грубые.– Схо-о-ж, бей!– Царева сотона вся с крестами!Бродили по подвалу, падали, расправлялись топорами, но их расправа кончилась скоро: зеленым огнем запылала одна бочка сорокаведерная, потом другая, тоже с водкой, третья, четвертая, и зеленое пожарище поползло по всему подвалу, делая лица людей зелено-бледными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28