К тому же с аэроплана легко обнаружить маленький караван, плывущий в море ковыля или полыни, тянущемся на сотни верст.
Только добравшись до первых рощиц и перелесков, я почувствовал себя мало-мальски уверенно. Теперь, случись что, есть надежда затеряться меж деревьев, нырнуть в заросли, пересидеть в брошенной берлоге или под кореньями вывороченного бурей лесного великана.
Расплатившись с проводником, какое-то время мы ехали одни. В деревне Малаховке мы пересеклись с обозом. Это был длинный обоз, везущий в город бочки с солониной. По приказу губернатора в каждом уездном центре создавался стратегический запас на случай чрезвычайных обстоятельств. Не самое глупое решение по нынешним временам. Этак можно зауважать власть предержащую. Правда, разворуют запасы скорее всего. Один рассол останется да мешки с сахарной пылью.
Я договорился о цене с «главным караванщиком» и дал на лапу охранявшему казенное имущество хорунжему. Он имел под своим началом троих снулых казаков. Потом я дешево продал измотанных трехсуточным маршем низкорослых джунгарских лошадок, и мы заняли место на запряжке в середине обоза – на прочно сбитом возу, который тянул пегий флегматичный битюг по кличке Оська.
Возница – крепкий мужик в штопаном зипуне и портках и новеньких онучах – оказался не в меру словоохотлив. Он мог говорить долго и путано – то и дело возвращаясь к сказанному, трижды повторяя одно и то же, но рано или поздно добирался до сути. И главное, он не слишком усердствовал, расспрашивая нас, – удовлетворился моей ладно скроенной легендой о спаленном огненными голубями жилье, о родственниках в городе, что обещали приютить погорельцев, поохал, поахал, сочувствуя нашему горюшку, и больше меня и Настю не теребил.
Настя по моему совету больше помалкивала, Анькой занималась. А та, словно уразумев, что опасные скачки по горам закончились и уже не возобновятся, дала себе волю. Там-то наша умничка стоически переносила неприятные толчки, долгое прение в кульке и почти не вякала, а тут чуть что – капризничала и взревывала, аки сирена буксирная: даже мужики, всего на свете повидавшие, вздрагивали порой, а лошади испуганно всхрапывали и ржали.
Возницу звали Епифаном. Много всякого он рассказал; я старался отделить зерна от плевел, и вот что обнаружилось в сухом остатке. В стране нашей огромной новые ветры подули. В который уж раз. В столице власть поменялась. Сначала думали, ненадолго это, даже не пытались вникнуть, кто и зачем скинул прошлого пахана и на его место взгромоздился. Чехарда сущая. А потом замечать стали: с умом человек, пытается сделать что-то толковое, хоть и редко удается. Правда, на местах ничегошеньки не менялось – с тех самых пор, как последний Президент Сибири Василий Лиознов (то бишь «змеюка» в его личине) был застрелен моими и-чу во дворце князей Чеховских.
Верховный Правитель терпел-терпел тихий саботаж маленьких «царьков», затем послал в каждый уезд своего наместника – человека верного. Но не все из них умели с людьми ладить и понимали, чего можно в провинции учудить, а чего уж никак нельзя. Охрана при наместниках была невелика и спасти от гнева народного не могла. А гнев ентот нонче в людишках пробудить – плевое дело, только свистни. На одном конце деревни спичкой чиркни, а на другом «Пожар!» кричат.
Так что кое-где побили ставленников Верховного, иной раз лютой смерти они удостоились – на костре аль на колу. А в других местах наместники сами – со страху, из мести или от одной лишь сволочной душонки – устроили резню, безжалостно бия и правого, и виноватого. Но даже там, где обошлось без кровопускания, не возникло любви между новой властью и народом, не с чего ей взяться. Подозрение было, настороженность, страх обоюдоострый, так что спину не подставляй. Умник бы сказал: «вооруженный нейтралитет», а мужик таких ученых слов отродясь не слыхал. И не дай бог кто из наместников слово грубое выронит или, того хуже, бузотера местного высечет или в кандалы закует. Хоть бы и по делу. Вспыхнут людишки как сухой порох – только ошметки полетят.
Я знал нового сибирского властителя, Виссариона Удалого, лично встречался с ним девятнадцать лет назад. Еще тогда для меня он являл собой загадку. Что он делал все это время – один бог знает. Какие мысли роятся в князе, какие страсти обуревают его сейчас? Я ничего не слышал о нем со времени штурма Блямбы, да и раньше известия об Удалом были смутными: дескать, видели там-то и с тем-то, а потом испарился без следа…
Итак, положение Верховного Правителя было шаткое, и ручкаться с ним – дело рисковое. Однако же никого лучше на политическом небосклоне днем с огнем не сыскать. Если оттолкнем протянутую руку, другой нам никто и не подаст. Да, Виссарион горд, обидчив, горяч, порой опрометчив в решениях, но зато в предательстве отродясь не замечен. Подлость людскую ненавидит пуще любых чудовищ, а это по нынешним временам свойство драгоценное, напрочь позабытое.
Обо всех этих резонах рассказал я Насте, и она согласилась с моим решением – довериться князю. Согласилась целиком и полностью. Не только потому, что всецело доверялась мне, а логику мою живыми чувствами промерив. Нынче, когда жена моя превратилась в маму и почувствовала на себе великую ответственность, едва не в одночасье стала она взрослым, состоявшимся человеком. Имелось у нее теперь свое собственное мнение – по крайней мере, о самом главном.
Одной лишь Аньке было на политические хитросплетения ровным счетом плевать. Она делала, что должен делать всякий уважающий себя младенец: сосала бутылочку с молоком, спала, плакала, смеялась, играла с погремушками, пачкала пеленки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151