Я не мог находиться в доме Воеводы и отправился в офицерское общежитие кедринской рати. Вернее, меня приволок туда Фрол Полупанов – сам я еле ноги передвигал. Я не мог оставаться с семьей, потому что боялся смотреть в глаза матери. Я не был и на оплакивании моей сестры. И не оттого, что семья увидела в ране мой меч, – Ефим Копелев еще в Каменске обнаружил и тайком его вынул. Просто во мне сломался стержень: жизнь была кончена. После смерти сестры, гибели колонны и сожжения «гнезда» Пришвиных меня уже ничего не волновало, не заботило, не тревожило.
В полубеспамятстве я валялся на заправленной серым солдатским одеялом койке. Перед глазами являлись лица Сергея Платова и Кирилла Корина, посланных мною на смерть, Ивана Ракова, Петруся Голынко и Анвара Сама-това, сожранных кровеедом, Тимура Гарова и Игната Мостового, убитых моей сестрой, лицо Сельмы Пришвиной, чью кровь не смыть мне никогда, Назара Шульгина, лежащего на смертном одре и шепчущего, глядя на меня: «Дурак…» Дорога, усеянная телами ближних и дальних, тянулась за мной, и называлась она – жизненный путь.
Мертвые со мной разговаривали. Не корили, а пытались что-то объяснить, но я их не понимал. Мне казалось только, все они знают что-то, чего не знаю я. И не узнаю никогда. По крайней мере, пока жив… Они спрашивали о чем-то, беззвучно шевеля губами. Я не в силах был им ответить.
Так продолжалось вечность. Потом я не поверил: лишь два часа пролежал на той жесткой койке. И вдруг тяжелая рука легла мне на плечо, затрясла, пытаясь вырвать из цепкого плена мучительных видений. Я сопротивлялся – не хотел возвращаться в реальный мир. Тогда пришелец надавал мне пощечин: хлестких, звонких – с обеих рук, от которых похрустывали мои позвонки и моталась из стороны в сторону голова. Я очнулся. И тут он заплакал.
– Что делать, сынок? Как же теперь? Без Сельмы-то?..
Щеки горели, в голове звон. Я приподнялся на локтях, стукнулся затылком о металлическую спинку койки. Холодная латунь обожгла раскалившуюся голову. Я дернулся и сел на постели. Федор Пришвин сидел на табурете в изголовье кровати, держась за виски, и раскачивался из стороны в сторону.
– Убей меня, – произнес я спокойным, усталым голосом. Отца будто током ударило. – И всем станет легче, – развивал я свою мысль. – Мы сделаем так, будто я сам себя…
Он хотел снова хлестнуть меня по щеке, но я перехватил его руку, сжал изо всех сил. Я глядел на него, седого сгорбленного старика, погрузневшего, придавленного горем, и не мог узнать в нем Федора Пришвина – красавца, богатыря и мудреца, на которого в былые времена заглядывалась половина кедринских женщин.
– Ты… меня… слушай… Я… дело… говорю… – с паузами, чтоб дошло наверняка, произнес я.
– Сам себя кончай, коли приспичило! – выкрикнул он со злостью. – Нечего на других груз валить! – И брезгливо отодвинулся от меня. Справившись с собой, отец добавил глухим, чужим голосом: – Мать-то слегла – едва Сельму увидела. Сознание не теряла, не падала. Ослабла, дотащилась до постели – помощи нашей не приняла – и лежит. Руки едва поднимает и говорит с трудом. Врач сказал: «Нужен полный покой и хороший заговор – добрый, от своих».
Я слушал отца, и желудок мой наполнялся ледяной тяжестью, проваливался и тонул, и я тоже куда-то проваливался. Ма-ма! Господи! Ма-ма!..
– Пошли! – вдруг с прежней властностью произнес Федор Пришвин и поднялся с табурета. – Мать хочет тебя видеть. Убедиться, что ты жив-здоров. Нам не верит. И вот еще что… Она мне шепнула для тебя: «У нас большая беда. Надо быть вместе. Приходи скорей». Понял? А Никошу не бойся – он перебрался на время в штаб-квартиру. Сам перебрался – мы его не просили. Он ведь не сволочь. Психанул просто. Нервы у нас у всех шалят.
И представьте, я спустил ноги с койки, обулся, встал и пошел за отцом.
Глава девятая
По змеиному следу
Мне не дали загрызть себя, меня заставили жить, так как надо было сражаться. Война – она и мертвого из гроба поднимет, поставит в строй, если враг у ворот.
Мирские власти по-прежнему не трогали кедринских и-чу да и прочих сибирских Истребителей Чудовищ. Ни правых, ни виноватых, ни тех, кто остался в стороне. Президент, будучи верховным главнокомандующим, запретил армии вмешиваться в конфликт внутри Гильдии. Тщательно взвесив и препарировав каждый шаг господина Лиоз-нова, каждое выступление, сделанное им за последний год, я пришел к выводу: возможно, Президент не имеет отношения к гибели нашей колонны. Хоть и была она ему как бальзам на душу.
Оставался командующий Каменским округом генерал от кавалерии Петр Сытин. Герой Мировой войны, полный «ермаковский» кавалер, награжденный золотым оружием. Шашку ему лично вручил легендарный фельдмаршал князь Сальский. Беззаветно храбрый и несомненно толковый офицер, принявший первый бой на западной границе, у города Троицка, и дошедший во главе драгунского эскадрона аж до самого Регенсбурга, новой столицы Священной Римской Империи. Было это так давно – в ветхозаветные, идиллические времена Первой республики, – что мало кто теперь верит в правдивость подобных историй. А зря. В прошлом кроются разгадки многих сегодняшних тайн.
В Каменске у меня имелись надежные люди. На следующий день после возвращения в Кедрин, как только пришел в себя, я передал в Каменск радиограмму с кодовой фразой.
Когда тамошние и-чу среди ночи пробрались в генеральский особняк, в супружеской постели они обнаружили два трупа: Петра Семеновича Сытина и его законной жены Глафиры Андреевны, урожденной графини Верховской. Денщик и водитель, ночевавшие на первом этаже, тоже были мертвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151