И все же он едва не заплутал в этом лабиринте ходов, проходов, галерей и коридоров, разветвляющихся, переплетающихся, ведущих на разные уровни, в кухни и книгохранилища, укромные молельни и личные покои, в библиотеки и скриптории. Несколько раз он пропустил в полутьме нужный проход и вынужден был возвращаться, однако это задержало его ненадолго. На условленное место он подоспел как раз в тот миг, когда завершилось действо в самом храме, и придворные, а за ними и жрецы, потянулись во двор для завершающей части обряда – жертвоприношения Солнцеликому. И, ни колеблясь ни мгновения, Ораст занял свое место в процессии.Страху и сомнениям не было места в его душе. С того самого мгновения, как он проглотил зеленоватые пилюли, что дал ему Амальрик Торский, смятение Ораста улеглось, сменившись холодной решимостью. Следовало просто идти вперед, не оглядываясь, не задумываясь, ни о чем не вспоминая – и тогда все будет хорошо. И, главное, не думать об убитом жреце, чье платье было сейчас на нем, придясь Орасту впору, так, словно было на него сшито.И не только платье. Он сам был поражен, как быстро вспомнилось все былое, что он считал навеки погребенным в памяти. Привычные жесты, поведение – все вернулось. Даже посадка головы стала иной, плечи расправились, надменно сомкнулись губы. Впервые за долгое-долгое время Ораст почувствовал себя уверенно. Удивительно все же, что делает одеяние с человеком… Ему захотелось вдруг, чтобы Релата и остальные в Амилии могли бы видеть его сейчас. Они ни за что не узнали бы своего нескладного, боящегося собственной тени постояльца… Но, вспомнив о судьбе, постигшей домочадцев барона Тиберия, мгновенно осекся.И все-таки метаморфоза была поразительной. Сделав всего несколько шагов по пустынным коридорам, он ощутил себя неотъемлемой частью Храма Тысячи Лучей, словно жил здесь с самого детства. Уверенность его была настолько непоколебима, что мгновениями Орасту казалось даже, что он без труда найдет дорогу в святилище сам, инстинктивно, даже забыв о плане.И, должно быть, ощущение единородности было настолько велико, что ни спешащие по своим делам слуги, попадавшиеся ему на пути, ни послушники, встретившие его вблизи главного зала, ни даже собратья-жрецы, участвующие в церемонии, не обратили на него внимания, и взгляды их скользили по Орасту равнодушно, не задерживаясь, точно видели перед собою фигуру совершенно привычную, не вызывающую ни недоумения, ни подозрений. Он занял место убитого Амальриком жреца без колебаний, точно внутренний голос подсказывал ему все действия и движения, и даже сам поразился, до чего гладко все выходит.Словно некая тайная сила исподволь управляла им…Лишь когда он встал рядом с другим жрецом, низкорослым и краснолицым, точно от неумеренного пристрастия к медовухе, тот окинул его сонным взглядом и без тени любопытства поинтересовался шепотом:– А что с братом Домериком?– Ему нездоровится, – без колебаний отозвался Ораст, всем видом своим показывая, что занимает свое место по праву и не приветствует досужих расспросов.– А как же жертвенный нож? Он передал его тебе?– Разумеется. – Со всей надменностью, на какую был способен, Ораст похлопал себя рукой по груди.Жреца, казалось, ничуть не удивило, что вместо Домерика он видит неизвестного служителя, и это было вполне естественно. В таком огромном храме не было возможности запомнить по имени или в лицо каждого собрата.Наконец, когда Ораст уже начал опасаться иных, более неловких расспросов, они вышли на жертвенный двор. И здесь затруднений не возникло. Губы сами подсказывали Орасту необходимые слова молитв, несмотря на то, что ему никогда доселе не доводилось произносить их на аквилонском. Он влился в действо, чувствуя себя уютно, точно в старых, разношенных сапогах, и всей душой отдался очарованию обряда, наслаждаясь его торжественной строгостью и поэтичностью, подобной которой, как ни силился, он не мог отыскать в обычном мире.Ностальгия по утраченному прошлому, когда все было так ясно, и дорога впереди казалась прямой и залитой солнцем, охватила его, и Ораст на несколько мгновений позволил себе забыть и о Скрижали Изгоев, и о своих мечтах, и о подрагивающем кинжале в ножнах, кинжале, который он успел подменить одним движением на самом выходе из храма, когда уверен был, что никто его не заметит – так что теперь, даже покажись кому из митрианцев подозрительной кривая рукоять, никто уже не осмелится прервать обряд из-за такой мелочи.Но пока он забыл обо всем этом. Пение жрецов, прекрасное и мощное, точно единый голос, возносилось к небесам, и он ощущал всем сердцем, как раскрывает Солнцеликий им свои объятья, и ни дождь, ни холод не мешали ему ощущать божественное тепло. Краем глаза он замечал жмущихся друг к дружке, дрожащих, вымокших до нитки придворных, и не мог не пожалеть этих слепцов.Они завершили обход алтаря.Краем глаза Ораст взглянул на жертвенного быка, чья белоснежная шерсть сделалась под дождем грязно-серой. Опоенное дурман-травой животное простояло недвижимо всю бесконечную церемонию, но в огромных сливовых глазах его, равнодушно наблюдающих за людьми, застыла тоска. Ораст подумал невольно, что бык знает, что должно произойти сейчас, и дрожь невольно пробрала его. Ему вспомнилось, что в бельверуском монастыре жрец, приносивший в жертву животных, отбирался после особых испытаний, едва ли не более строгих, чем экзамены на должность настоятеля храма, и приступал к исполнению обязанностей лишь после трех зим подготовки. Несомненно, жрец Золотого Храма был не менее опытен…Но он, Ораст, сумеет ли он?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166