Через полчаса пропало солнце, а вскоре все небо стало темно-серым и хмурым. Однако четыре пятерки Як-15 и пара резерва успели слетать поочередно с интервалом в пять минут. Получилось неважно. Крайние самолеты не выдержали симметрию пятерок. Я не удивился. Известно же, первый блин комом. А второй, третий?
— Следующий полет будет лучше, — заявил подполковник Висковский. — Но, — он показал в небо, — мне эти облака не нравятся. Я только что разговаривал с метеорологами. Они не обещают улучшения.
— А ухудшение обещают?
— Сейчас высота нижнего края восемьсот метров. Предупреждают, что к середине дня облачность понизится. И даже возможен небольшой снег с дождем. Видимость при осадках упадет до трех-четырех километров.
— А успеем мы еще разок слетать пятерками? — спросил я Бориса Константиновича.
— Я что-то не верю этим прогнозам: уж очень толстые облака, и снегопад с дождем может быть таким густым, что видимость совсем пропадет. Не дай бог, если такая погода застанет летчика в небе.
Подошел инженер полка Косицкий и доложил, что двадцать два Як-15 готовы к полету. Я вопросительно взглянул на Бориса Константиновича. Он понял мой взгляд и неопределенно пожал плечами: решай, мол, ты командир. На мой вопрос, через какое время ожидается снег с дождем, начальник метеостанций ответил: «Часика через два-три».
— Все пятерки должны успеть провести тренировку, — сказал я руководителю полетов. — Но ты, Борис Константинович, смотри за небом внимательно и поддерживай связь с синоптиками. В случае ухудшения погоды сразу командуй посадку.
— Давай рискнем, но условимся, что ты пятеркой походишь в районе аэродрома, присмотришься к облакам, оценишь горизонтальную видимость.
Пятеркой я сделал большой круг над аэродромом. Высота нижнего края облачности семьсот метров. Видимость на пределе. Если она уменьшится, летать будет трудно. А такая возможность не исключена: облака толстые и до того холодные, что при соприкосновении с ними на стекле кабины сразу же образуется иней. Они будто застыли, плотно заслонив землю от солнца.
Во время войны мне не только случайно, но и по заданию приходилосъ летать в тяжелые снегопады, дожди и туманы, а до войны я даже специально тренировался летать в сложных метеоусловиях. И каждый раз чувствовал, что погода может быть коварнее, чем враг. Опыт вырабатывает предчувствие. Поэтому и поспешил распустить пятерку на посадку, передав на старт, чтобы в воздух никого не выпускали.
Сжижался на полосу с того же направления, где столкнулся с вороной. На этот раз в районе аэродрома никаких птичьих базаров не было. Они то ли разобрались, что от металлических «птиц» можно погибнуть, то ли погода им для веселых «бесед» не подходила,
Не успел я срулить с полосы и выключить двигатель, как пошел моросящий дождь. Видимость резко ухудшилась. А вскоре с моросью повалил снег. Я взглянул на полосу: по ней бежал самолет. Вторая половина полосы уже не просматривалась. Я встревожился, а затем и перепугался. Снег повалил такой густоты, что сразу же покрыл весь аэродром.
Вспомнил март сорок четвертого. Тогда пятерка «яков» и двенадцать штурмовиков вылетели из Ровно в район Бродов. Погода была плохая, но задание мы выполнили. На обратном маршруте нас накрыл снегопад. В Ровно прилетел только один истребитель, остальные приземлились в поле и на других аэродромах. Для многих летчиков-штурмовиков это был последний полет. Погиб и командир группы майор Иван Павлюченко. Тогда, во время войны, полет был необходим в интересах победы. А сейчас? Риск, как говорится, благородное дело. Трое сели. А остальные?
Кто в ответе, если они разобьются или поломают машины? Только я один. Душу терзала мысль: «Зачем пошел на такой неоправданный риск, ведь войны нет и никто меня не подгонял?» И тут же спешил успокоить себя: «Да, войны нет, но фронт есть. Мирный фронт. Только он и высокая боеготовность армии могут предотвратить новую войну». Только тут я вспомнил про радио, нажал кнопку и запросил Бориса Константиновича:
— Все приземлились? Порядок?
Руководитель полетов сразу уловил мое натужно-деланное спокойствие, я даже почувствовал в его голосе смешинки:
— Что, Арсен, дрожишь? Полный порядок. Не волнуйся. Все сели нормально.
От радости я даже запел, как когда-то Амет-Хан на Ай-Петри: «Легко на сердце от песни веселой…» Но, видя перед собой плотную занавесь снега, понял, что эта песня совсем некстати. Летчики одеты по-летнему, а на старте нет никакого укрытия. Включив радио, передал Висковскому, чтобы он немедленно отправил людей в казарму, Хуже было мне самому. Я, как и все, летал налегке. В закрытой кабине было тепло, поэтому не хотелось вылезать из самолета. Не спеша снял с головы шлемофон, который всегда оставлял в машине, протер вспотевшую голову носовым платком. На платке почему-то оказалось много-много волос…
Как только я открыл кабину «яка», техник самолета Иващенко подал мне фуражку:
— Здорово похолодало, товарищ майор. Оденьтесь, а то простынете, — потом накинул на меня свою зимнюю куртку и сообщил: — Вас ждет старый фронтовой товарищ.
— Кто?
— Сами увидите.
Из двери стартовой радиостанции выскочил Амет-Хан. Вспомнился новогодний ужин. Тогда он был худым, подавленным и каким-то оскорбленно-униженным. Сейчас выглядел, как на фронте, радостно-возбужденным. Я понял, что жизнь у Аметхи наладилась.
— А почему ты в гражданском костюме и без пальто? — спросил я.
— Угадай, где я теперь работаю? — вместо ответа спросил он. — Где служу Родине?
По радостному тону я решил, что он все-таки добился перевода из академии в свой родной полк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111