— Какую вы скорость держали на выводе из переворота?
— Мне уже было не до приборов, я боялся, что самолет не выйдет из пикирования.
— Летчик не должен создавать себе безвыходных положений, а вы создали. Истинная скорость перешагнула за допустимую. А почему? Как вы сами оцениваете свою ошибку? Ее причина?
— Причина одна: хотел побыстрее сесть.
— И только чудом вывели самолет, — уточнил испытатель. — И то лишь потому, что применили огромную силу.
— Больше, чем было в руках, — оживился Домов. — Я ногами уперся в педали и рванул ручку так, что в глазах потемнело…
Наступила пауза.
Я взглянул на Домова:
— В Москве, в Сокольниках, есть специальный медицинский научно-исследовательский институт. Врачи с учеными степенями. Надо тебя вызвать туда. Там — наука.
Все со мной согласились и, распрощавшись с больными, вышли. Я задержался:
— Домаха, ты сидеть в кресле не устал?
— Есть чуточку. Надо прилечь. — Держась за кресло руками, он спустился на пол и добрался до кровати. — Ну как, правильно я использую методику передвижения пресмыкающихся?
Я рассмеялся. Хотелось поговорить еще, но меня ждал Седов, чтобы съездить на аэродром и посмотреть самолет. Уходя из палаты, видел, как у Кости задергалось правое ухо. Значит, нервная система у него в порядке. Но почему же отнялись ноги?

6.
Не успел я доложить о результатах одного расследования, как назрела другая командировка. Вызвав меня, начальник управления сказал:
— В истребительной дивизии при воздушном хулиганстве на самолете По-втором разбился капитан Григорий Карпенко. Нужно немедленно вылететь на место и расследовать катастрофу.
— Слушаюсь, — ответил я. — Но для объективной оценки катастрофы со мной должен быть инженер.
— Зачем? Причина катастрофы ясна — воздушное хулиганство.
— Если ясна, зачем лететь мне?
— Расследовать катастрофу и сделать окончательный вывод может только командующий воздушной армией. В Румынии у нас такой армии нет. Ее функции должны взять на себя мы.
— А кто сообщил о катастрофе и сделал вывод, что она произошла из-за хулиганства?
— Шифровку подписал командующий механизированным объединением. А почему вы этим интересуетесь? Не верите, что могло быть воздушное хулиганство?
— Сомневаюсь в компетентности подписавших шифровку. Скорее всего, вывод сделал командир авиадивизии, а командарм сообщил.
— Может быть, — согласился генерал. — Поэтому расследование этого чрезвычайного происшествия надо произвести объективно.
В Бухаресте я представился командующему наземными войсками. Генерал-лейтенант говорил возмущенно:
— До коих пор в авиации не будет порядка? В этом случае все ясно — отчаянное хулиганство. Тут и копаться особенно нечего.
— А причина отчаянности? Летчик воевал. Имеет три боевых ордена. Познал, почем фунт лиха. Такой ни с того в и с сего хулиганить не будет.
— Зазнался. Такие о жизни мало думают, на людях любят покрасоваться. Шли как раз полеты, и он этот кордебалет устроил прямо над аэродромом.
— Над аэродромом?! — невольно вырвалось у меня.
— Вот именно! Я и говорю, что такие молодчики любят покрасоваться на людях.
Вспомнилось аналогичное происшествие в Белоруссии в 1946 году. Тогда на По-2 начал хулиганить боевой летчик-истребитель Георгий Банков. Он был здоровяком и по характеру непоседой. На истребителях пилотировал всегда с огоньком. А тут час летит, другой. Захотелось размяться. Взял у молодого летчика управление в свои руки, начал выделывать выкрутасы, не рассчитал, задел крылом за дерево. Но это было вдали от людских глаз. Здесь же летчик вздумал куролесить на виду у всех, создавая помеху летающим. Это настораживало меня.
Командиром дивизии был полковник Крюков. Заочно его величали просто Пал Палыч. Уже немолодой, небольшого росточка, коренастый, юркий. Наметившийся животик никак не гармонировал с его темпераментностью. Он сообщил уже известные мне факты, но уклонился от прямого ответа на вопрос: что побудило летчика к воздушному хулиганству?
— Я в тонкости этого происшествия не вникал, в тот момент был в командировке. А вообще, тут все ясно. Вам даже нет смысла лететь в полк. Отсюда далеко. Городок маленький. Люди живут тесновато. Переночуйте у нас в гостинице.
На другой день я был на аэродроме, где произошла катастрофа. Командир полка находился в отпуске, его обязанности исполнял начальник штаба майор Иван Белозеров. Во время Великой Отечественной войны он служил в моем родном полку начальником оперативного отделения. Человек честный, он не любил фальши и лицемерия. Когда я рассказал ему о встрече с вышестоящим командованием и о разговорах про хулиганство Григория Карпенко, Иван Петрович рывком поднялся. Суховатое его лицо вспыхнуло, поджарая фигура напружинилась.
— Удивительные люди! — с возмущением заговорил он. — Большие начальники, а боятся правды, дрожат за свою шкуру. — Подойдя к сейфу, оп вынул из него клочок бумаги и дал мне: — Прочитайте. Это предсмертная записка Гриши.
«Дорогие товарищи! В моей смерти виноват только я».
Записка была написана на клочке полетной карты. Почерк неровный, крупные буквы наползают одна на другую.
— Похоже, что записка написана в полете?
— Да.
— Вы видели гибель летчика?
— Видел. Он слетал на По-втором на полигон, где летчики стреляли по наземным мишеням, доставил документы начальнику полигонной команды и вернулся на аэродром. Полеты уже заканчивались. Гриша появился над центром аэродрома, помахал крыльями. Это, видимо, было прощание с жизнью, с друзьями… Потом он круто отвернулся, на окраине аэродрома выключил мотор, сделал переворот и врезался в землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111