Когда конус был сброшен, мы с полковником Андреем Ткаченко подсчитали результаты. В конусе оказалось пятьдесят пробоин, его прошило насквозь двадцать пять пуль из сорока, выпущенных нами. Но чьи были пули, мы не могли определить. Стрельба велась зажигательными патронами, концы их пуль еще на заводе обозначены красной краской. Все пробоины в конусе оказались одного цвета. Ткаченко предложил:
— Давай решим, что вы оба выполнили упражнение сверхотлично. Но генералу дадим на одну пулю больше.
Савицкий после посадки сразу подошел к конусу, Ткаченко доложил:
— Вы, товарищ генерал, попали шесть раз. Ворожейкин пять…
Не дав ему закончить, генерал горделиво рассмеялся и, глядя на меня, не без упрека заметил:
— Тоже мне мастер стрельбы и воздушного боя! Попал меньше, чем я. Но все равно молодец.
Зная, что Савицкий человек гордый, самолюбивый и эмоциональный, но в то же время добрый и справедливый, я сказал:
— Это не совсем так, товарищ генерал. Мы насчитали двадцать пять попаданий, но принадлежность половины из них не могли определить. Расцветка следов от пуль оказалась одинаковой. Мы их оставили в резерве. На ваше усмотрение.
Евгений Яковлевич насторожился:
— Это как — на мое усмотрение? Вы что, решили со стрельбой комедию сыграть?
Ткаченко предложил ему осмотреть полотно конуса. Савицкий внимательно исследовал все пробоины, спросил, нельзя ли отличить подкрашенные техниками пули от заводских меток, потом спросил меня:
— А как у вас в полку стреляли по конусу?
— Мы летали на «лавочкиных». На них двадцатимиллиметровые пушки, поэтому стреляли только бронебойными снарядами. Там заводская краска черная. На одном самолете оставляли ее, на другом смывали и красили другим цветом.
— Мне кажется, товарищ генерал, — вступил в разговор Ткаченко, — надо дать указание во все воздушные армии, чтобы перед стрельбой но конусу заводские метки на пулях и снарядах счищали и наносили свои.
— Разумно, — ответил генерал и взглянул на меня: — Извини, я поторопился тебя упрекнуть. В этой путанице мы сами виноваты. Но вы, товарищ Ворожейкин, — он перешел на официальный тон, — стреляете не так, как положено. Почему?
— Я, — говорю, — не понял. Вы осуждаете мой прием стрельбы или интересуетесь, почему я выработал свой маневр захода на конус?
— Отвечайте по существу, — сухо заметил Савицкий. — Почему вы нарушили правила стрельбы?
— Метод стрельбы утвержден очень давно и оторван от боевой действительности, — решительно заявил я. — Надо максимально приближать стрельбу по мишени к стрельбе по самолету противника. Моим способом стреляют многие летчики. Пора его узаконить. Почему в стрельбе по конусу мы работаем методами двадцатых годов? Неужели война в этом деле нас ничему не научила?
Генерал хотел сказать что-то резкое, но передумал, насторожился, словно к чему-то прислушиваясь. Потом в раздумье, медленно, что не было ему свойственно, проговорил:
— Может, вы и правы.
Отдав необходимые распоряжения Ткаченко, Савицкий уехал с аэродрома. Он торопился на тренировку. Ему предстояло пятеркой на реактивных самолетах продемонстрировать мастерство высшего пилотажа над Тушинским аэродромом в День Воздушного Флота СССР. Для этого он включил в свою группу известных летчиков Николая Храмова, Василия Ефремова, Павла Соловьева и Героя Советского Союза Петра Середу. Евгений Яковлевич был одержим в полетах, вникал во все тонкости летного мастерства и добился в этом деле многого. Он подтвердил на практике поговорку: кто ищет, тот всегда найдет.
После полетов порядочно уставшим и проголодавшимся я приехал домой, где сразу же увидел незнакомого мне капитана. Оказывается, комната, которую мне дал Моссовет, принадлежала ему. Еще до войны он жил по этому адресу и отсюда был призван в армию. Теперь он демобилизовался и приехал в Москву, рассчитывая поселиться с семьей в своей комнате. Слушая капитана, я вспомнил свой разговор с начальником Мосжилуправления. Приняв меня, он доверительно сказал: «Есть хорошая комната. Хозяева недавно умерли. Переселяйтесь побыстрее, а то передадим другой семье».
— Теперь мне ясно, почему он торопил меня, — сказал я капитану. — Видимо, знал о вас?
— Конечно, — подтвердил капитан. — За всеми военнослужащими, находящимися за границей, сохраняется жилплощадь. Но как теперь мне быть?
— А мне? — этот вопрос я задал скорее себе, чем капитану. — Ордер есть, мы вчетвером здесь прописаны.
— Я подам в суд, — заявил капитан.
— А жить-то где будете?
— Пока у сестры. Во всей этой игре с ордером виновато Мосжилуправление.

4.
Мне срочно приказано слетать в Прибалтику, проверить летную подготовку заместителя командира дивизии. Этого человека я знал, хотя у нас была только одна встреча на летно-тактическом учении. Он тогда, как и я, командовал истребительным полком и показался мне волевым, хорошим, образованным летчиком. Почему же встал вопрос о его пригодности? Может, дело в возрасте? Но ведь на это есть врачи. Они определяют допуск к полетам по состоянию здоровья, поэтому я спросил у Савицкого, чем вызвана проверка?
— Командир дивизии им как летчиком недоволен. Заодно выясните их взаимоотношения. Если характерами не сошлись, их целесообразно разъединить.
В Прибалтику вылетел на учебном самолете. Встретил меня командир дивизии полковник Артур Иванович Латис. Его внешний вид напомнил мне Якова Алксниса, командовавшего ВВС до 1938 года. Такое же продолговатое, мужественное и загорелое лицо. Однако ростом Латис выше и могучее Алксниса. К тому же тот был энергичен и эмоционален, а этот невозмутимо-спокоен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111