— поинтересовался Николай Николаевич.
— В начале войны родился мальчик, но умер.
— Больше детей не хотят?
— Она не хочет. Говорит: «Если рожу и он снова умрет, то покончу с собой». Сейчас беременна, но собирается делать аборт. Он против. Вот из-за этого у них постоянные ссоры.
— Почему же вы, как непосредственный начальник Мартьянова, не вмешаетесь в их семейные дела?
— В эти дела я не имею морального права вмешиваться: у меня самого с женой разлад.
Эти слова заставили меня задуматься. Я только что упрекнул Савенка, но сам, его непосредственный начальник, не знал о неладах в семье подчиненного.
— А что у вас?
— Она была в оккупации. Не лежит у меня к ней сердце.
— Почти половина нашего населения оказалась в оккупация.
— Я получил письмо без подписи. В нем сообщается, что моя жена жила с фашистами.
— И вы поверили анонимке?
— Не поверил… Но что-то саднит душу.
«Как бы я поступил, оказавшись на его месте? — подумал я. — Все это, конечно, не может не влиять на службу. Недаром говорят: крепка семья — крепка и держава. Не так просто высветить моральные устои человека. Двуличие в жизни напоминает порой заросшую сверху травой трясину, которая ласкает своим видом. Но стоит вступить на нее — и она может засосать тебя. Ревность не всегда голос любви. Бывает, сказывается уязвленное самолюбие».
Беседа наша затянулась, а мне предстояло идти на ночные полеты. Мысль о послеобеденном отдыхе родила новую идею. Савенок и Мартьянов старые друзья, у обоих в семьях творится неладное. Надо послать их с женами в санаторий. Солнце, море, ласкающий теплый воздух — лучшее лекарство от всех душевных и психических расстройств. Великолепная природа смягчает характеры, настраивает на лирический лад, крепит людскую дружбу. Вот только как быть с полетами? Думаю, обойдемся без инспекторов.

3.
Тихая безоблачная ночь. Мы с Мартьяновым в зоне. Высота пять километров. В небе сияние звезд. На земле море огней. А иллюминация кораблей в Финском заливе до того ослепительна, что напоминает цирковое представление.
— Разрешите выполнять задание?
— Выполняйте! — ответил я Мартьянову и тут же услышал голос руководителя полетов подполковника Кадомцева:
— «Орел»-один! Вам посадка! Приказано закрыть полеты.
— Вас понял, — ответил я.
Что это значит? Такие распоряжения зря не отдают. Настроение сразу испортилось, сияние звезд и наземных огней мне уже казалось тревожным. Создалась экстремальная ситуация. Надо было проверить, как Мартьянов воспринял это сообщение. И я решил на время посадки других самолетов разрешить ему дальнейшее выполнение задания. Стало ясно, что он умеет владеть собой. Так же уверенно а четко он приземлил самолет и спокойно зарулил его на свое место. Я поспешил к руководителю полетов, который доложил, что полеты полк закончил без происшествий, но выполнению плана помешала тревога.
— А в чем дело? — спросил я Кадомцева.
— Боевая тревога объявлена всему гарнизону.
— Проверяющих нет?
— Нет.
Странно. Если сверху объявляют тревогу, на аэродром непременно прибывают контролеры. Отсутствие их озадачило меня. Прямо со стартового командного пункта позвонил генералу Петрову. Он ответил не без волнения:
— Немедленно рассредоточьте все самолеты. Десять истребителей держите в готовности номер один. Подберите лучших летчиков: возможно кому-то придется взлететь. Остальные пусть находятся около самолетов. Я выезжаю к вам в штаб.
Неизвестность всегда порождает догадки. Когда о разговоре с командующим я сказал Кадомцеву, он озадаченно вздохнул:
— Уж не война ли? И десяти летчиков-ночников у меня не наберется: многие в отпусках.
Наш разговор перебил Мартьянов. Доложив о полете, он спросил:
— Какие будут замечания?
— Замечаний нет. Летали хорошо, — и тут у меня возникла мысль назначить его на дежурство. Это придаст летчику разумную уверенность. Если даже будет боевой вылет, он справится с задачей, — Нет ли желания подежурить парой?
— Есть, дежурить! — с радостью согласился Мартьянов.
— Тогда идите к Савенку, займите готовность номер один, — распорядился я и, повернувшись к Кадомцеву, сказал: — Поеду в штаб, а вы оставайтесь руководителем полетов. В случае необходимости поднимите в небо пару Савенка.
Полковник Мельников привел штаб в боевую готовность, но что-то не давало ему покоя.
— Лучше было сделать командный пункт на аэродроме. Весь город знает, где находится наш штаб, — сокрушался он.
— Не все ли равно, где накроют, — отшучивался я. — Война-то будет атомная.
Прибыл генерал-лейтенант Петров и сразу спросил:
— Где дивизионный командный пункт?
— Здесь, в штабе, — я показал на телефоны, стоящие у меня на столе. — Есть прямая связь со всеми полками и вашим штабом. Такая же связь из кабинета начальника штаба.
— Да-а, — в раздумье протянул Петров. — Тревога-то объявлена, видать, боевая, а мы к войне не готовы.
— Надо строить пункты управления глубоко в земле, — заметил Мельников. — Это мы можем сделать сами.
— Нет, голубчик, — покачал головой командующий. — Своими силами современный командный пункт не построишь. Это весьма дорогостоящее сооружение. Большая глубина. Лифт. Проводная подземная связь. Герметизация помещений. — Он махнул рукой: — Пока это нам не под силу. А вот посмотреть, как ваши два полка заняли боеготовность, мы не только можем, но и обязаны.
Солнце еще полностью не поднялось из-за горизонта, но видно было, что аэродром преобразился. Рассредоточенные самолеты так разумно укрыты, что беглым взглядом их не заметишь. Только дежурные машины Мартьянова и Савенка, стоящие на взлетной полосе, были видны как на ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111