Приставкин почему-то не любил, когда его называли Афанасием Ивановичем. Ему нравилось простое русское имя — Афоня.
Как часто бывает, встреча с фронтовым другом заставляет вспомнить самый памятный бой.
…Ужин. Между мной и командиром полка Владимиром Василякой сидит капитан, приехавший к нам на стажировку. Большинство стажеров за месяц, два врастали во фронтовую жизнь, становились иастоящими боевыми товарищами, и потом приходилось с сожалением расставаться с ними. Приставкин был хорошим летчиком, хотя в сложных боях ему еще не довелось участвовать. Но он изрядно надоел Василяке просьбами: летать, летать… Боялся, что война кончится и он не успеет уничтожить ни одного фашистского самолета. Василяка посоветовал:
— Афоня, ты только не спеши с полетами. В следующий раз кем думаешь пойти — ведомым или ведущим?
— Конечно, ведущим, — не задумываясь ответил стажер. Но, видимо спохватившись, что так заявлять опрометчиво, уточнил: — А впрочем, вам виднее.
По лицу Василяки пробежало чуть заметное недовольство, но он, как бы с полным безразличием, посоветовал:
— Подумай и реши сам…
Погода стояла солнечная, по-весеннему теплая. Летчики только что пообедали и, усевшись на бревнах, оставшихся от строительства землянки, отдыхали перед очередным вылетом. К нам подошел командир полка и, чтобы не тревожить всех, тихо отозвал меня, поставил задачу на вылет и определил состав группы.
— Возьми с собой капитана-стажера, а то он летает мало. Вторая пара — Лазарев с Коваленко. Третью назначу из другой эскадрильи. Сейчас, пока есть время, ознакомься с обстановкой.
В районе южнее Тернополя танковая армия противника вышла из окружения, поэтому там шли сильные наземные и воздушные бои. В небе часто появлялись фашистские бомбардировщики. Мы должны были перехватывать и сбивать их.
Летчики Лазарев и Коваленко уже пришли, а пары из соседней эскадрильи и стажера не было. И тут я увидел, что все они, пригревшись на солнце, сидят на бревнах и слушают пение Саши Сирадзе под аккомпанемент на фандыре. Командир полка тоже там и, видимо увлекшись, позабыл о вылете. Я понимал, что эти минуты, согретые песней и музыкой, для летчиков точно эликсир жизни, но мне было не до концерта. Подойдя к командиру и не скрывая своего неудовольствия, я напомнил, что минут через десять нужно вылетать.
— Не волнуйся, — сказал командир. — Все будет в порядке. С тобой полетит пара Сирадзе. Он об этом знает и попросил спеть последнюю, свою любимую.
Когда уже настроишь себя на бой, каждое слово воспринимается остро. Фраза «спеть последнюю» покоробила меня, и я тревожно взглянул на Сирадзе. Летчик пел задушевно и чуть заметно, как бы про себя, улыбался:
Ты постой, красавица,
Рыжий, дарагой;
Ты мне очень нравишься,
Будь маим женой…
Он жил песней, а я должен был вести его в огненное небо. От резкого изменения температуры и гранит рушится, не то что нервы человека. Но как может он перед самым вылетом, когда все должно жить подготовкой к бою, петь и беспечно улыбаться? Брать ли его?
Когда песня кончилась, Афанасий подошел ко мне и попросил, чтобы я назначил его ведущим группы.
— Надо же мне учиться командовать в бою. В случае чего — подскажешь.
Человек только начал воевать, еще не побывал в серьезных переплетах, но собирается вести в бой опытных летчиков. Он может так подставить всех под удар, что никакая подсказка не поможет. Нет, бой — не учебная игра.
— Еще рано. Пойдешь ведомым.
— Но я же стажируюсь в должности командира полка! — Афоня был явно недоволен моим решением.
Перед вылетом бессмысленная размолвка раздражает. Желая прекратить этот разговор, я строго сказал:
— Выбирай: или полетишь со мной в паре, или останешься на земле.
Афоня понял, что разговор окончен, и, видимо опасаясь остаться на аэродроме, поспешил примириться:
— Конечно, полечу с тобой.
— Только без моего разрешения от меня не отходить.
При подходе к Бучачу я связался с наземным командным пунктом. Боевой порядок мы построили из двух групп. Сирадзе с напарником выше нашей четверки на два километра, что обеспечивало ему свободу действий против вражеских истребителей. Правда, при таком большом разрыве по вертикали верхней паре не приходится рассчитывать на быструю помощь от нас, зато ей в трудный момент легко нырнуть под наши крылышки.
Ждем противника. Небо пустое, тревожное. Каждое пятнышко, каждый всплеск света на земле и в воздухе, каждое слово товарищей по радио настораживает. Все тело, глаза, мышцы от напряжения словно перегрелись. Смотрю на часы. Над полем боя мы находимся тридцать одну минуту. Летать на таком взводе мучительно тяжело. Наконец с запада, из густой синевы, «походкой» асов выскочили четыре «фоккера». Они, видимо, наводились с земли радиолокационной станцией: уж очень точно нацелились на нас. Но мы их тоже ждали, поэтому встретили дружно, не пожалев ничего, чем располагали.
Фашисты, пользуясь заранее запасенной скоростью, метнулись к солнцу и попали под удар Сирадзе. От неожиданности они шарахнулись вниз, снова к нам, но потеряли один самолет и бросились наутек. Сирадзе с кавказским темпераментом метнулся за ними.
Мне показалось странным, что ушли они на восток, в глубь нашей территории. Растерялись? Вряд ли. Не хотят ли фашисты, подставляя себя под удар, увлечь нас за собой, чтобы дать без помех отбомбиться своим бомбардировщикам?
— Сирадзе, прекратить погоню! — передаю по радио.
Когда мы снова собрались всей группой, с востока появились старые знакомые — три «фоккера». Не имея количественного преимущества, они обычно после первой неудачной атаки выходят из боя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111