Он пояснил, что решением суда я с семьей подлежу выселению, но морально он сделать этого не может и посоветовал написать заявление в Верховный суд СССР.
— Если вы подадите такое заявление, — сказал он, — по закону вас до нового решения вопроса никто выселять не имеет права.
Вот что значит житейский опыт…
Транспортный самолет, на котором мы прилетели в ГДР, приземлился на большом и хорошо ухоженном аэродроме, который был красиво окаймлен нешироким кольцом сосновых деревьев. Дальше, за этим кольцом, виднелись сады, огороды и жилые дома. Асфальтобетонные взлетная полоса и рулежные дорожки были построены еще гитлеровцами. С такой полосы мне довелось летать в мае сорок пятого на аэродроме Гроссенхайн, где у фашистов было скопление реактивных самолетов разных марок, не успевших ни разу подняться в небо.
Прямо с аэродрома мы направились в столовую, где меня уже ждал капитан Костя Домов, с которым мы расстались в мае сорок седьмого после авиационного парада.
— Нас еще вчера предупредили о вашем прилете, — радостно заговорил Домаха после объятий. — Обедать пошли ко мне. У Гали уже все готово.
— Галя здесь с тобой? — не без удивления спросил я, зная, что на жен офицеров не так легко получить заграничный пропуск.
— Она же врач, ей визу дали вместе со мной.
Мы дошли до красивого особняка, расположенного в большом саду с огородом.
— Вверху мы живем, а внизу мой командир полка, Семен Глушенков, — поднимаясь по крутой лестнице, пояснил Костя. — Имеем хороший подвал, где храним картошку, капусту, яблоки.
Галя уже накрыла на стол. Домов предложил с дороги помыться под душем.
— Что ты, Домаха! На это у меня сил не хватит. Если можно, только помою руки.
Свежие карпы, сосиски, котлеты. Утолив голод и съев яблоко, я почувствовал блаженство сытого человека и впервые внимательно оглядел комнату. Добротная немецкая мебель, несколько хороших картин, на подоконниках цветы. Галя заметила мое любопытство и предложила посмотреть другие две комнаты и открытую террасу. Мое внимание привлекла терраса; большая, с двумя топчанами и двухпудовой гирей, любимой «игрушкой» хозяина.
— Хорошее местечко, — отозвался я.
— Здесь мы с Костей любим загорать, — пояснила Галя и показала с террасы сад. — А когда он цветет, то тут стоит такой пьянящий аромат!..
Нашу беседу прервал громкий плач ребенка. Мать с террасы упорхнула на голос сына, а мы пошли в гостиную. Усаживаясь за стол, я спросил:
— С Шурой не встречался?
Костя от неожиданности вздрогнул и посуровел. Лицо его стало неприступным, правое ухо привычно дернулось.
— Умерла в этом году, — тихо выдавил из себя Домов и, овладев собой, спокойно сказал:—Умерла на другой день после Праздника Победы. Инфаркт. Помнишь, она в Монипо жаловалась на сердце?
Желая переменить разговор, я заметил:
— Галя, видать, заботливая хозяйка, — и обвел глазами гостиную. — Везде чистота, уют.
— Ты прав. А впрочем, женщины в большинстве своем прекрасные хозяйки. Шура тоже была заботливой и трудолюбивой.
— А ты, Домаха, не думаешь поступать в академию?
— Думаю, — сразу ответил он. — Боюсь только, примут ли? Возраст. А учиться надо. Если не попаду в академию, пойду на курсы.
Мы еще с полчаса посидели с Костей, потом я попросил его проводить меня.

2.
В гостинице, похожей на домик, в каком жили Домовы, Андрею Ткаченко, Саше Лаухину и мне была отведена комната на первом этаже. Меня встретила яркая, стройная блондинка.
— Вот ваше место, — любезно сказала она.
— Спасибо. А кровать на веранду можно будет вынести? — поинтересовался я. — Люблю спать на свежем воздухе.
Хозяйка ничего не ответила, но с каким-то непонятным любопытством смотрела на меня. Лицо ее побледнело.
— Что с вами? — испуганно спросил я.
Когда прошла вспышка непонятного для меня волнения, она спросила:
— Вы весной сорок четвертого года не стояли в Тернополе?
— Стояли.
— А трех монахинь помните?
…Погода в те дни была летная. В небе восточнее Ивано-Франковска с утра и до вечера шли бои. Летать приходилось много. Уставали. И однажды после утреннего тяжелого вылета, когда в эскадрилье осталось только два исправных самолета, командир полка дал мне с напарником Иваном Хохловым день отдыха. Так и сказал: «День отдыха», что прозвучало как-то непривычно, совсем по-мирному.
Мы вышло из землянки. Солнечно, тепло, тихо. Правда. летчики иногда боятся тишины. Все войны выползали из тишины и все крупные сражения тоже начинались с тишины. В тишине армии готовятся к сражениям. Но непривычный «день отдыха» заставил нас поверить в искренность спокойствия, воспринять его, как праздничную весеннюю музыку. Перед нами летное поле, позолоченное одуванчиками и лютиками. Зеленеют леса и рощи, зацветают сады. До этой минуты цветы и пение птиц мы как-то не замечали. Поступь весны давала о себе знать только боевым напряжением, а весенние запахи забивались пороховой гарью.
Внезапно тишину разорвал треск запускаемого мотора. Гулом и пылью наполнился воздух. Привычный аэродромный гомон, точно сигнал тревоги, погасил прилив радостного настроения. Беспокойство за улетевших друзей, думы о возможном бое овладели нами. И как бы мы ни внушали себе, что наши волнения не могут принести товарищам никакой пользы, все усилия оказались напрасными. Фронтовой труд так роднит людей, что ты становишься как бы частицей единого живого организма.
Смотрю на Ивана Андреевича. Тот не без грусти спросил:
— Что будем делать?.. — И после паузы ответил: — Пойдем куда-нибудь.
Недалеко от нас, за насыпью шоссейной дороги виднелся лесок. Я показал в его сторону:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111