Вместе с честью он носит его в рукаве и не задумываясь продаст мать за кучу сухого верблюжьего навоза, чтобы поддержать огонь в очаге.
— Но вы сказали, ему бывает стыдно…
— Стыдно, когда он не смог кого-то объегорить. Стыдно, когда не удалось убедительно солгать, чтоб обвести вокруг пальца лучшего друга, брата, отца. Порой ему стыдно выполнять унизительную работу за кусок хлеба. Но никогда, запомни, Чарли, — Брент назидательно поднял вверх палец, — никогда ему не бывает стыдно за совершенные преступления. Вот если он нарушил их извращенный кодекс чести, тогда на него падет позор, а то и нож в спину получит в глухом тупике.
— Но ведь среди них есть выдающиеся писатели, математики, врачи…
— То было тысячу лет назад. А нынче они настолько одержимы завистью и ненавистью, что и литература пропитана ими насквозь.
— И ничто их уже не исправит?
— Ничто на свете!
Каденбах смущенно откашлялся.
— Значит, они никогда не примирятся с поражением.
— Ты прав. Потому они с сорок восьмого года воюют против Израиля. Поражение для них позор, бесчестье, и они убьют любого, кто готов пойти на компромисс. Помнишь, какая участь постигла Анвара Садата?
— Стало быть, и для нас этому не будет конца. — В голосе штурмана слышалась обреченность.
Брент угрюмо кивнул.
Оба замолчали. На смену мыслям об арабах Каденбаху пришла другая, не менее тревожная. И он тут же высказал ее, озадачив собеседника:
— А как же переговоры между США и Россией в Женеве?
— Не понял.
— По-вашему, на русских можно полагаться? Можно верить, что они не снабдят арабов новейшим оружием?
Брент уставился в кружку.
— Соглашение достигнуто. Но лишь потому что они нас боятся. К тому же технология — это единственное, чем Соединенные Штаты и Россия удерживают свое владычество над миром.
Каденбах старательно избегал взгляда старшего помощника, словно опасался, что Брент прочтет в его глазах то, чего ему не хотелось выдавать.
— Думаете, они не поставят арабам самонаводящиеся торпеды и новые реактивные бомбометы?
Оснащенная активными и пассивными системами самонаведения русская торпеда 533 может выследить и уничтожить самую маневренную подлодку, а мощный бомбомет RBU—6000 с автоматической перезарядкой выпускает 300-миллиметровые бомбы весом в 400 фунтов каждая на шесть тысяч метров от атакующего судна. Это страшная угроза для подводных лодок, особенно для дизель-электрических. Брент наконец понял нервозность молодого штурмана. Вся команда встревожена слухами о новом оружии, несмотря на поступающие из Женевы, Москвы и Вашингтона заверения относительно того, что оно ни в коем случае не попадет к арабам.
— Да нет, они просто не решатся. Ведь тогда все последние американские достижения в области морского оружия будут переданы Японии и ее союзникам. Мы пошли на уступки, они тоже. Здесь действует точно такое же равновесие страха и недоверия, как в ядерном противоборстве. Оно приводит всех в ужас, но никто не рискнет его нарушить. Имей в виду, Чарли, русские ведь тоже не доверяют арабам. Во время Шестидневной войны египтяне обратились в такое бегство, что даже бросили свои зенитные комплексы, и сотни русских танков, и артиллерию. Русские им этого не простили.
Каденбах снова кивнул, но головы так и не поднял.
— Да-да, сэр, знаю…
Он не успел ничего добавить, поскольку разговор прервал внезапно оживший репродуктор на потолке.
— Мистер Росс, — раздался металлический голос, — главный механик Данлэп просит вас пройти в кормовой торпедный отсек.
Брент шепотом выругался. Беседа так увлекла его. Робкому, но смышленому Каденбаху удалось вырвать его из джунглей, в которых он заплутался по своей собственной воле. Наверняка штурман сделал это не без умысла, может, даже сговорился с Пабло Фортуно. Добрые они все-таки ребята. Он взглянул на медные часы над дверью: двадцать минут второго.
— Ну, мне пора. Надо посмотреть, что там случилось у Данлэпа, а в четырнадцать ноль-ноль заступаю на дежурство. — Он залпом осушил кружку и поднялся.
— До встречи, сэр, — улыбнулся Каденбах.
— Увидимся, штурман. Мир подлодки тесен.
Младший лейтенант принялся насвистывать мотивчик из диснеевского мультфильма.
Брент, улыбаясь, вышел в коридор. Миновал старшинскую кают-компанию, где за маленьким столиком сидел в одиночестве главный старшина-электрик Момо Кенкюся, запивая чаем сандвич, — запас суси давно вышел. Как все прочие японцы в команде (тридцать один человек из шестидесяти семи офицеров и матросов), Кенкюся — ветеран Сил береговой самообороны и опытный подводник. Невысокий, коренастый очкарик средних лет, круглое лицо изрезано морщинами многолетней усталости. На борту всего четверо старшин, каждый — мастер своего дела; после страшной глубинной бомбежки им больше других выпало потрудиться над израненной лодкой.
Старшина вскочил было, но Брент махнул ему рукой: сиди, мол. Ему вдруг стало неловко и стыдно за свой менторский тон в разговоре со штурманом.
— Хорошо стреляли, сэр! — на безупречном английском, каким владели все японцы, окликнул его Кенкюся. — Так им и надо, этим якудзам!
Брент благодарно улыбнулся и переступил через высокий порог. В отличие от старшинской кают-компании, центральный пост был переполнен; здесь висел тяжелый запах дизельного топлива и мужского пота, сопутствующий всем старым подлодкам. К счастью, хлорный запах уже испарился. Брент прошел мимо «рождественской елки», установленной в центре поста погружения. Так называется огромный контрольный щит, утыканный красными и зелеными лампочками, показывающими, открыты или закрыты различные клинкеты и клапана прочного корпуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96