Солнце сначала приобрело сатанински-багровый цвет, потом стало отливать синюшностью разлагающегося трупа, и, наконец, день совсем померк. Тьма наполнила каждый кубический дюйм воздуха. Моряки всех рас и верований боятся этой адовой тьмы. Брент огляделся вокруг и прочел в глазах суеверный ужас. Даже Уиллард-Смит, по привычке бывалого пилота, беспокойно вертел головой.
— Еще одна встряска, — заметил он с показной беспечностью и туго затянул шнуровку капюшона.
Ветер все отчаяннее оплакивал моряков; затем яростными порывами хлынул ливень. Идущий впереди эсминец скрылся из виду. Направление волн вскоре изменилось: теперь они с тем же упорством осаждали правый борт. Рожденные на семидесятой широте ветра несли с собой полярный холод, не давали дышать, хлестали в лицо дождем, смешанным с ледяной пылью.
Нос отяжелел, и лодка уже не справлялась с натиском валов. В корпусе обычных кораблей заложена способность слегка пружинить, а подлодка — жесткая стальная труба, предназначенная для морских глубин, поэтому море, как игрушку, перекатывало ее с боку на бок. Брент отозвал впередсмотрящих с площадки перископа и задраил люк рулевой рубки.
Одетый в теплое обмундирование на мостик, шатаясь, вышел Реджинальд Уильямс. Брент сообщил ему курс и скорость. Уильямс кивнул и скривился, схватившись за голову.
— Черт, как трещит! — пожаловался он. — Никогда такого со мной не было!
Брент понял, что рана гораздо серьезнее, чем казалось; к тому же у командира сильное сотрясение мозга.
Брент вытянул руку к северу и наклонился к Уильямсу, стараясь перекричать рев ветра.
— Правый борт заливает! Я бы взял ноль-ноль-ноль, сэр.
Уильямс лишь прикрыл глаза в знак согласия, и Брент отдал распоряжение стоящему у штурвала Тацунори Харе. Тот переложил руль; качка стала чуть потише. В коротком просвете Брент разглядел, что и Файт сменил курс; видимо, узкий в бимсах эсминец тоже изрядно болтало.
Валы с грохотом разбивались о мостик. Вся конструкция трещала и стонала. Перископы гнулись, как деревья на ветру. Встревоженный Брент прокричал в микрофон:
— Что на анемометре?
— Девять, сэр, — откликнулся голос Каденбаха.
Девять по шкале Бофорта означало сильный ветер до пятидесяти четырех миль в час — это превосходит его ожидания. До максимума в двенадцать и скорости более ста тридцати в час ветер не дотянул, но все равно опасность велика.
— Командир, боюсь, корпус между сорок шестым и сорок седьмым шпангоутами не выдержит, и клапан цистерны главного балласта может совсем выбить. По-моему, надо сбрасывать скорость до восьми узлов. Если уменьшить давление на корпус, лодка будет лучше слушаться руля.
— Это мысль, старпом, — ответил Уильямс и осторожно коснулся виска. — А я и не дотумкал.
«Блэкфин» сбросил скорость, об этом сообщили Файту, и он откликнулся уменьшением хода. Ему это, разумеется, создаст проблемы, но для подлодки иное решение могло оказаться гибельным. Обе посудины, каждая на свой лад, продолжали бороться со штормом. Порой настоящие водяные горы нависали над лодкой, и лавиной обрушивались вниз. Но изворотливое суденышко всякий раз умудрялось вскарабкаться на тысячетонный гребень.
Бренту было страшно, и вместе с тем он ощущал подспудную гордость, сознавая, что именно от него зависит исход схватки со стихией. Наверно, не легче противостоять глубинным бомбам, самолетам, артиллерии противника. Как все, кому приходилось участвовать в морских боях, Брент жил полной жизнью, лишь, когда глядел в лицо смерти.
— Командир, — прокричал он, — предлагаю до отказа поднять носовые рули!
В глазах Уильямса он увидел уже не враждебность, а растерянность человека, понимающего, что в одиночку ему не выжить.
— Снесет ведь, старпом.
— Может, сэр, но я не вижу выхода. — Он указал на волны.
— Ладно.
Брент отдал приказ.
— Мостик! — окликнул из рулевой рубки связист Кумано. — На экране радара сильные электрические помехи.
— Черт! — выплюнул Уильямс. — Эсминец-то хоть видишь?
— Да, сэр.
— И на том спасибо. А то мы потеряли его за шквалом.
Из репродуктора послышался голос матроса Берта Нельсона:
— Сэр, младший лейтенант Данлэп просит вас спуститься на пост управления энергетической установкой.
Уильямс вновь заскрежетал зубами от боли и прохрипел:
— Иду.
Брент и Уиллард-Смит подскочили с двух сторон и помогли ему пролезть в люк, а оттуда уже тянулись руки, чтобы поддержать его на трапе. Перед тем как закрыть крышку, он в упор взглянул на Брента.
— Иногда я ненавижу вас всеми потрохами, старпом, но должен сказать, что вы дьявол, а не моряк. Хотя такого врагу не пожелаешь, я все же прошу вас оставаться на мостике до окончания шторма. — Он захлопнул люк, прежде чем Брент успел ответить.
— Да, лейтенанта здорово зацепило, — высказался Уиллард-Смит. — Ему бы лучше не вставать… Знаете, он всецело доверяет вам, старина… И я тоже. — Летчик хлопнул Брента по плечу и вернулся к своему «Браунингу».
Брент будто хватил хорошую порцию виски — так тепло стало внутри. Несмотря ни на что, его уважают. Блаженство вдруг сменилось нервной дрожью. Уильямс фактически возложил на него ответственность за жизнь команды. Он встал рядом с Харой и уцепился за леер.
— Мостик! — протрещал в репродукторе голос Берта Нельсона. — Конраду Шахтеру и этому… как его… эль Сахди зверски плохо. Всю столовую заблевали. Гауптман требует, чтоб его выпустили на мостик воздуху глотнуть. Талдычит что-то насчет Женевской конвенции…
Брент в ответ прокричал:
— Спроси гауптмана, не желает ли он, согласно конвенции Брента Росса, проветриться верхом на торпеде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96