На сердце было почему-то неспокойно. Открыв окно, выглянула во двор. Небо было ясное, чистое; осеннее солнце заливало светом большой двор.
— Дорогая,— сказал, взглянув на нее поверх очков, ювелир,— о чем вы опять вздыхаете? Почему вам тоскливо?
Что у вас на сердце?
— Не знаю,— ответила Оймулло задумчиво.
Тахир-ювелир открыл стеклянную дверцу стенного шкафа, вынул чашу и серебряный графин, поставил их возле Оймулло на подносе.
Оймулло бросила нежный взгляд на мужа и ласково улыбнулась. Конечно, Оймулло была уже немолода теперь, но глаза все еще были живы, полны лукавства; один ее пленительный жест мог снова зажечь искру в душе ювелира. О, этот взгляд! Только он и удерживал его в этом мире, полном треволнений и забот. Он возвращал ему веру в жизнь, пропавшие надежды, освещал путь впереди... Без этого взгляда он уже давно собрал бы свои бренные пожитки...
— Я бы хотела,— сказала лукаво Оймулло,- вашими руками посыпать прах на голову моих забот!
— С радостью! — сказал ювелир и, присев на корточки, до краев наполнил чашу ароматным домашним вином.
— А вы? — спросила Оймулло.
— А я хочу выпить из чаши, к которой вы прикоснулись губами. Оймулло улыбнулась и, отпив вина, протянула чашу ювелиру. Он
поднес ей гроздь винограда «хусейни», потом налил себе и выпил полную чашу.
— Сто тысяч раз слава богу! — сказал он.— Как бы то ни было, он снова соединил нас, отогнал наших врагов, восстановил справедливость.
Жалко только, что мы уже не те, что были в юности.
После второй чаши Оймулло совсем развеселилась и сказала:
— Ну-ка, выпейте и вы, сравняйтесь со мной! Ведь новая власть уравняла права мужчин и женщин...
— Ваши права всегда были и будут больше моих, да буду я жертвой за вас!
О, если цель мою не совместить с твоею, То знай, что цели я отныне не имею!
Прогонишь прочь меня?.. Противипл-я тебе,
Как вере изменить,— вовеки не моею!
— С вами нельзя разговаривать,— скачала Оймулло с упреком,— вы тотчас призываете на помощь Саади и ставите меня в тупик! Я только хотела сказать, что мало на словах объявлять, что мужчины и женщины равны.
У женщины свой путь, у мужчины свой. Оставим-ка эти разговоры. Да укоротит бог руки сильных, пусть соединяются любящие, пусть уничтожается многоженство...
— Правильно, правильно! — сказал ювелир.— Я слышал, что джадиды, воспользовавшись моментом, берут себе вторых жен... Говорят, если есть одна жена, то это неравенство, а если их будет две, то чаши весов уравняются... две жены — две чаши весов, а мужчина, став коромыслом, будет всегда посредине.
— Стоя посредине, можно с тоски умереть. Да, вот председатель ЧК Ходжа Хасанбек послал сватов к Оим Шо, говорят, получил согласие, не сегодня завтра свадьба...
— Уже была...
— Еще лучше! Оим Шо ни эмиру не покорилась, ни Саидбеку, покорится ли теперь старику Хасанбеку?
— И ему не покорится, говорят ведь, что надо считать до трех раз!
Оймулло вспомнила свое сатирическое стихотворение:
Хоть голова твоя в чалме — как есть большой котел, Но все же мудрости большой ты в мире не обрел.
Когда б считалась борода заслугой на земле, То, верно б, славу заслужил бодучий наш козел!
Эй, руки коротки твои. Богатства не ищи! гляди, чтоб жадностью своей^себя ты не подвел!
Не вей гнезда, не шей одежд, не думай о жене. И угощения не ставь на свадебный свой стол!
— Проси только скоропостижной смерти — и все! — сказал, смеясь, ювелир.
Так они разговаривали, когда вошла Фируза.
— Ассалом, ассалом! — сказала она и, усевшись у входа, стала спрашивать, как они живут.
— Мы живы и здоровы,— сказала Оймулло.— Пируем вдвоем. Вот видишь, все приметы пира налицо. Садись поближе, ты, верно, хочешь пить? Я дам тебе глоток вина — и жажду утолишь, и настроение станет лучше.
Фируза обрадовалась, что Оймулло и Тахир-ювелир в хорошем настроении, и ради них тоже выпила глоток вина.
— О, какое горькое! — сказала она, поморщившись.— Я думала, оно сладкое.
Тахир-ювелир засмеялся и сказал:
Припади губами к чаше, губ не отрывая, пей! Не внимай веленьям света, все позабывая, пей!
— Ну-ка ответь! — засмеялась Оймулло.
Фируза смутилась, лицо ее стало пунцовым. Оймулло ответила за нее:
Перемешано с горчащим здесь сладчайшее питье! На устах у мира — сладость, горечь — ты у края пей!
— Браво, браво! — сказал Тахир-ювелир, встал и отнес в шкаф поднос с графином и чашей.— С тех пор как Фируза-джан стала заниматься государственными делами, перестала стихи читать.
— Правда, дядюшка,— сказала Фируза,— стихи еще куда ни шло, а вот даже за домом присмотреть некогда, так много работы... Особенно теперь, когда меня назначили заведующей женским клубом!
— Женским клубом? — изумился ювелир.— Оказывается, есть и женский клуб «Кулуб» — арабское слово, означает «сердца». Значит, тебя назначили заведующей женскими сердцами?
Эти слова рассмешили Оймулло и Фирузу.
— Нет, в самом деле,— говорил ювелир,— «кулуб» — множественное число от слова «кальб» — сердце.
— В каком-то смысле ваши слова правильны,— сказала Оймулло,— клуб — это такое место, где женские сердца находят приют и ласку, а Фируза эти сердца ободряет и поддерживает.
— Стараюсь, Оймулло,— сказала Фируза,— но нам мешают. Некоторые легкомысленные люди принимают женский клуб за дом развлечений и забав. То один, то другой под всякими предлогами заходят, разглядывают женщин, мешают нашим занятиям.
— Не пускай никого, не позволяй входить! — решительно сказала Оймулло.
— Придется так сделать,— сказала Фируза,— пусть сердятся на меня, жалуются, а я попрошу дядюшку Хаидаркула, чтобы у дверей клуба поставили милиционера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123