До каких же пор я буду вот так отсиживаться в сторонке? Тратить свою жизнь на то, чтобы возиться с этими бумажонками, с этими постылыми папками ради неизвестно чьих интересов. Ради паршивого жалованья? Сайд хоть по крайней мере еще пытается что-то делать, сопротивляется, не поддается тем, кто по кусочку распродает страну.
Я снимаю телефонную трубку и вызываю к себе секретаршу. Входит. Длинное платье плотно обтягивает бедра. Голова повязана белым платком — последний крик моды среди "правоверных" мусульманок.
— Инас, я хочу узнать у вас кое-что об одном из рабочих. Сайд Абу Карам — вы его знаете?
Лиидее напрягается, в глазах зажигается огонек настороженности.
— Сайд Абу Карам? Слышала о таком, хотя вообще-то я с ним незнакома...
— А что вы о нем слышали?
— Про него говорят, что он любит мутить воду.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, что он вечно не в ладах с начальством... Потом... — она запнулась, — говорят, что он коммунист...
— Даже так?
Как быть, спросить ее или, может, не стоит? Э, была не была!
— А про меня такое тоже говорят?
Мнется, не знает, что сказать. Глаза забегали, как мыши в мышеловке.
— Да, и про вас так говорят. Но люди знают, вы ведь теперь исправились...
Кровь бросается мне в голову. Сердце куда-то проваливается и, кажется, сейчас остановится совсем. Поднимаю глаза и встречаюсь с невинным взглядом человека, который доверил свой разум всевышнему, полностью освободив свои извилины от излишней нагрузки. Ну что с нее возьмешь? Она ведь сама не понимает, что говорит.
— А почему про Сайда говорят, что он коммунист?
— Он не постится в рамадан, никогда не молится.
— Да, но таких людей много! Молчит, не знает, что сказать.
— Вы-то сами что думаете?
— Я думаю, что молиться и соблюдать пост обязан каждый.
— Да нет, я спрашиваю, что вы думаете о Сайде?
— Да мало ли что я думаю! Я вообще этим не интересуюсь. И ни с кем особенно не знаюсь...
Вот тут ты, милая, врешь. Знаешься, и еще как! Например, с начальником отдела безопасности. Потому-то тебя и определили ко мне секретаршей. Ну да ладно, придет день, и я от тебя избавлюсь. Ишь как шарит глазами по кабинету. Впрочем, иногда она делает это не только глазами — обыскивает мой кабинет по утрам до моего прихода. А посмотришь — тихоня тихоней, мухи не обидит.
— Спасибо, Инас. Вы можете идти.
Иди, иди, дорогая, и поскорее доложи о нашей беседе своему ухажеру из отдела безопасности. Плевать! Семь бед — один ответ. А все-таки надо от нее избавляться — и чем скорее, тем лучше. Мне вообще от многого теперь придется избавляться. Постоял в сторонке, хватит... Разыщу Сайда, а там будь что будет.
III
На процессе об убийстве этой американки, Рут Харрисон, я проходил как свидетель. Правда, когда пришел мой черед говорить, они своими вопросами из меня чуть ли не обвиняемого сделали. Ну и народ! Да только я не поддался, не стал с ними заводиться — только хуже для Халиля будет. Про себя решил твердо: врать не стану, но говорить буду в его пользу. Вначале рассказал о себе. Так мол, и так. Зовут меня Сайд Абу Карам, возраст — сорок лет, работал в те дни наладчиком оборудования в таблеточном цехе фармацевтической компании "Фивы"... Уроженец провинции Асуан, шести месяцев от роду переехал с родителями на постоянное жительство в Каир. Образование — неполное среднее, окончил также техническое училище, слесарное отделение. По окончании учебы работал в Хелуане, переходил с места на место, потому как занялся профсоюзной деятельностью и стал конфликтовать с начальством. В конце концов устроился в компанию "Фивы" — один мой родственник, он поваром у президента компании служит, замолвил за меня словечко...
Теперь вот ушел, работаю в частной мастерской по ремонту автомашин в Асуане. Хозяин тоже мне родственником приходится. Почему ушел? Да хотели меня в Асьют перебросить, на склады. Это все после забастовки началось, года три назад. Обвинили меня тогда в подстрекательстве. В ту пору я был председателем заводского профсоюзного комитета. А так случилось, что в это самое время компания "Фивы" затеяла переговоры с французской фирмой "Ла Рошель" насчет превращения нашего предприятия в один из филиалов этой самой фирмы. Разговоры тут пошли всякие — "рационализация производства", "упорядочение рабочих мест"... Но мы-то, рабочие, знали, чем все это пахнет: не меньше двухсот человек будут выброшены на улицу...
С Халилем Мансуром мы были большие друзья. Познакомился я с ним после его назначения к нам и до сих пор, несмотря на все, что случилось, питаю к нему самые лучшие чувства. Я убежден, что такой человек, как он, достоин лучшей судьбы, и она бы, конечно, сложилась у него иначе, окажись он в других условиях.
Помню, когда его к нам назначили, поползли по заводу разные слухи. Ведь все знали, что у него было в прошлом, да он и сам этого не скрывал. Болтать о себе много не любил, но, если его спрашивали, отвечал прямо, без утайки: "Да, я социалист, с 1956 года..." Долго мы у себя в профсоюзном комитете спорили — привлекать его к работе или нет? Большинство считало, что лучше не связываться. Кто его знает, чем оно обернется: условия нынче сложные, пойдут всякие разговоры — мол, профсоюзным комитетом заправляют "подрывные элементы"... Другие попросту боялись — все-таки социалист! Ну а третьи вообще считали, что комитету нечего соваться в политику, так оно спокойней. Но я-то думал совсем по-другому. И не потому, что я, скажем, был членом партии — ни в какой партии я тогда не состоял, — или потому, что хорошо разбирался в политике и теории социализма. Нет, просто я считал, что такой человек, как Халиль Мансур, не может не быть за рабочих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50