Его мир недоступен для других людей и вряд ли им понятен. Он может быть поистине бескрайним, этот мир, когда его окрыляет надежда, но он же может трусливо сжиматься от страха. Честолюбивые порывы вечно единоборствуют в нем с непреходящей памятью о насилии, длившемся годами, а мрачные тени то и дело застилают свет...
Отец мой был зажиточным человеком, владел землей, и детство свое я провел в большом доме, стоявшем в окружении садов и сверкавшем по ночам яркими огнями ламп. Я спал на мягкой постели на белоснежном белье и накрывался пушистым теплым одеялом, ел за столом, на котором искрился хрусталь и блестели приборы из чистого серебра. А потом вдруг все это разом исчезло. Грязь, вонь, ползающие по стенам клопы... Обжигающие удары плетью, кровоточащие, гноящиеся раны, горящие сигареты, воткнутые в задний проход... Долгими ночами я глядел из-за решетки на дома за тюремной оградой и думал о том, чтобы поесть, о тепле домашнего очага, о женской ласке. И жил все это время мечтой, прекрасной извечной человеческой мечтой об обществе, где все будут равны. Человека можно изранить, изувечить на всю жизнь голодом, искалечить физически. Но никакие мучения не способны сломить душу, окрыленную высокой мечтой.
И, наверно, выйдя из тюрьмы, я бы вновь пошел путем, который избрал для себя раз и навсегда. Но настоящие испытания ожидали меня как раз за тюремными воротами, там, на воле.
...Последние шаги по тюремному двору. Иду широким шагом, мне ничто не мешает впервые за много лет. Над крышами домов встает солнце... Зелень деревьев, люди, автомобили, собаки, пирамиды апельсинов на тележках уличных торговцев... Сильно колотится сердце, вот-вот выскочит... Руки сжимают узелок с одеждой, а глаза прикованы к толпе на площади перед тюремными воротами: не видно ли кого из моих? Жадно ищу хоть что-нибудь знакомое в одежде, движении, походке, седине, в манере жестикулировать, сутулиться, улыбаться, кивать. Ухо чутко выхватывает из общего шума обрывки разговоров, интонации чьих-то голосов, смех, даже чей-то шепот... Сейчас, вот сейчас меня окликнут... Должны окликнуть... Обхожу площадь раз, другой... третий... десятки раз. Кружу и кружу по замкнутому кругу и чувствую, что не в силах остановиться. В отчаянии начинаю искать в толпе даже отца, хотя прекрасно знаю, что он умер, когда меня гнали босиком через пески в пустыне... И мать ищу, которую совсем не помню, потому что она умерла, когда мне было несколько дней от роду. А где же лучший друг, неужели и~ он не вспомнил, что сегодня меня выпускают? Тогда, может, хоть кто-нибудь, ну просто знакомый — шел себе по улице и случайно зазевался перед тюрьмой? Но конечно, прежде всего я искал в толпе ту, что обещала ждать, сколько бы лет ни прошло...
Я искал тебя, Тахани Рашид, я обошел все окрестные улицы и переулки, заглядывал в окна, на балконы и даже в проезжающие машины. Тебя не было нигде. И только после долгих, бесконечно долгих часов, когда солнце поднялось уже высоко в небо, я наконец понял, что ты не придешь. И побрел прочь — с узелком в руках и тоской в застывшем сердце. Я и сейчас слышу гулкий стук своих шагов. Ясное небо, бурлящая площадь... Ну, здравствуй, долгожданная свобода! Столько о тебе мечтал, а теперь вот ума не приложу, что с тобой делать. Никто меня не ждет, и некуда мне податься. Песчинка, затерявшаяся во вселенной. Я, Халиль Мансур, никому не нужен. Я — чужой.
Предательский удар, нанесенный в спину... И когда? В момент, казалось бы, наивысшего моего торжества. И разом рухнуло все, и оказалось, что я все тот же слабый мальчишка, который ищет, кто бы его утешил. Да, да, у нас большой дом, он сверкает по вечерам огнями, мы спим на мягких постелях и едим вилками и ножами из чистого серебра. Но мне этого мало, я привык, что меня ласкают, гладят по головке» хвалят за хорошую отметку. Что поделаешь, воспитание...
Вы можете меня осуждать. Но, в конце концов, я всего лишь человек, самый обыкновенный человек, и мне необходимо, чтобы рядом был хоть кто-то, кто меня понимает, кто в трудную минуту придет мне на помощь. Иначе я просто не осилю дорогу. Ну а эти, что упрямо идут своим путем в одиночку, они не люди. Они — божества, сверхчеловеки. Ими можно восхищаться, делать из них себе кумиров, но обязательно при этом помнить: они нам не чета.
Амина тоже из этой породы, ее место на Олимпе. И когда простой смертный, вроде меня, выбирает себе такую спутницу жизни, ему приходится туго. Тут уж только держись: не ной, не кисни, выбивайся из сил, но иди, карабкайся, ползи... Не то — пропал!
Я любил эту женщину. Она действительно очень мне помогла на первых порах, когда я вышел из тюрьмы. Мне необходимо было прийти в себя, научиться заново ходить по улицам, общаться с людьми. Я чувствовал себя как человек, вернувшийся на Землю из долгого путешествия к далеким звездным мирам. Привычный мне мир исчез, а этот, новый, был мне чужим. Колесница жизни стремительно катилась мимо, а я растерянно стоял на обочине, не решаясь на нее вскочить. Да и зачем?.. Я не утратил ни одного из пяти человеческих чувств, сохранил зрение, слух, способность осязать, различать запахи... Но ни звуки, ни цвета, ни ароматы окружающего мира не долетали до души, как будто натыкались на невидимую стену...
Слов нет, Амина, ее любовь излечили меня. Ведь, в сущности, когда я, выйдя в то утро из тюремных ворот, безуспешно пытался отыскать в толпе хоть одно знакомое лицо, хоть кого-нибудь, кто вспомнил бы, что я еще жив, я просто, наверно, тосковал о тепле домашнего очага, где мне дали бы выпить горячего чая, угостили сигаретой, уложили бы спать... И о Тахани Рашид я думал не потому, что любил ее, а скорее всего, потому, что искал в этот момент кого-нибудь, на кого можно опереться и постепенно, шаг за шагом вернуться к жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50