Он надеялся тогда обладать ею вечно, тем более, что полагал, будто и Евгения разделяла его пламенную любовь.— В то время я еще не посвятил себя дипломатии и был наставником молодой королевы, — рассказывал Олоцага, — и потому часто виделся с придворными дамами, из которых Евгения Монтихо произвела на меня сильное впечатление. Она была также молода и, казалось, разделяла мою симпатию. Это было чудное, незабвенное время, озаренное первыми лучами любви, которая так наполняла мое сердце, что я не думал ни о ком, кроме графини!Как бы случайно, мы часто оставались наедине и однажды высказали друг другу свои чувства; сердца наши были полны южной страсти, и в минуту неги и наслаждения мы позабыли все земное!Это было в Аранхуесском парке, где мы однажды разговаривали поздно вечером. Мы вошли в одну из тех благоухающих беседок, где забывается внешний мир, слышится только пение соловья да слабый шелест деревьев, освещенных трепетными лучами месяца. Я должен был признаться ей в любви, должен был знать, согласна ли она принадлежать мне навеки; встав на колени, я привлек ее к себе и, обвив дрожащими руками, чувствовал, что любим, что она отвечает на мои поцелуи; нега и блаженство охватили меня; позабыв весь мир, мы отдались наслаждению.Я не предчувствовал, что эта минута блаженства принесет нам разлуку; напротив, я был уверен, что мы никогда не расстанемся.Мать Евгении резко отказала мне и старалась воспрепятствовать нашим дальнейшим свиданиям. Я не был подходящим женихом для ее дочери, потому что не обладал высокими, титулами; она мечтала выдать ее за герцога или за принца! Я не достиг тогда еще той высоты, на которой нахожусь теперь, не был еще влиятельным лицом и министром.Графиня Монтихо вскоре уехала, — около этого времени родился ты.Первые годы жизни ты пробыл под присмотром одной дамы; я же старался заглушить несчастную любовь волнениями бурной военной жизни.Через несколько лет в развалинах Теба Евгения передала мне тебя, — мне и теперь еще слышатся слова, произнесенные ею при разлуке.«Мы должны расстаться, — сказала она дрожащим голосом, — дороги наши разошлись».«И ты в состоянии забыть прошлое, изменить данной клятве? — вскричал я в страшном волнении. — О, Евгения, возможно ли, чтобы женщина забыла свою любовь?»«Я не могу отвечать вам, вы требуете очень много, — проговорила твоя мать. — Я никого не полюблю, верьте мне, вы также не должны более любить. Любовь загораживает дорогу ко всему высокому и великому».Евгения передала мне тебя, Рамиро, и, запечатлев последний поцелуй на твоих губах, она сказала: «Вот твой отец, Рамиро, о котором я так часто рассказывала тебе; люби и повинуйся ему», потом обратилась ко мне: «Я расстаюсь с ним и с вами, отдаю вам его судьбу и уверена в его счастье. Мою судьбу отдать вам в руки мне не суждено, и если вас может утешить одно из моих убеждении, то вот оно: самые страстные желания человека никогда не осуществляются, вероятно, для того, чтобы напомнить нам, что мы простые смертные! Прощайте навеки, дон Олоцага!»Мы расстались, чтобы после долгих лет снова увидеться в Париже. Евгения сделалась французской императрицей.— Она — моя мать! — вскричал Рамиро, который, затаив дыхание, слушал Олоцага.— Все остальное тебе известно! Я поручил тебя старому Фраско, жившему в развалинах Теба; впоследствии ты вступил в армию. Только ты один смягчал мою горестную жизнь! Только на тебе одном сосредоточилась моя любовь; ты был утешением в минувших страданиях. Я невыразимо страдал, Рамиро!— Отец, — пылко вскричал молодой офицер, бросаясь в объятия Олоцага, которого очень любил.— Теперь ты знаешь все, Рамиро, не проклинай меня, я сам себя жестоко наказал!— Я буду любить тебя больше, чем прежде, — проговорил юноша, — я постараюсь смягчить скорбные воспоминания, соединюсь с тобой еще крепче и неразрывней.Отец и сын до глубокой ночи просидели вместе; они обменялись мыслями и нашли утешение и поддержку друг в друге; последняя преграда исчезла, не оставалось ни одной тайны, ни одного недоразумения. Рамиро довольно твердо выслушал рассказ отца, потому что любовь к отцу возвышала его и делала неизъяснимо счастливым.Было уже далеко за полночь, когда они разошлись по своим комнатам; перед каждым из них, вероятно, пронеслись скорбные картины Олоцага выдержал самую тягостную борьбу в своей жизни, он нашел в себе столько силы, что мог видеть женой другого ту, которую любил безгранично.Но Рамиро! Ему еще предстояла жесточайшая борьба, и разлад гораздо скорее проник в его душу, чем он ожидал.На другой день в его комнату вошел Хуан с расстроенным лицом.— Совершенно неслыханное зверство, — произнес он глухим голосом.Рамиро поспешил ему навстречу и протянул руку.— Ты пугаешь меня! Говори, что случилось?— Принца Камерата убили!— Убили! О, ужас! Где и кому следует мстить за его смерть?— Был ли ты на празднике в Фонтенбло?— К чему этот вопрос?— Не слышал ли ты в боковом зале неожиданного шума и смятения?— Действительно, опустили портьеры, и никто не узнал причины тому.— Итак, в то время, как компания гостей острила и шутила, в боковом зале убили принца Камерата!— Невозможно! Кто же совершил это злодеяние?— Бачиоки, по приказанию Евгении, окружил его тайными агентами, из которых двое и убили его! Кровь его обагрила ковер, между тем как рядом беззаботно веселились.С широко раскрытыми глазами выслушал Рамиро это известие, потом закрыл лицо руками и застонал под тяжестью этой страшной новости.— По приказанию Евгении… — прошептал он наконец, как будто не веря своим ушам, он должен был собрать всю силу и твердость, чтобы взять себя в руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172