Евгения, пленив Людовика Наполеона, так его томила, что он окончательно попал в ее сети и сделал ее императрицей. Но до и после этого брака он имел столько любовных интриг, что им не в чем было упрекать друг друга. Раньше чем прелестная Долорес обратила на себя внимание Людовика Наполеона, тот питал страсть к герцогине Кастильоне и, несмотря на брак с Евгенией, платил дань красоте графини Гардонн, своей давнишней любовнице. Потом он оказывал предпочтение обеим прелестным графиням де Марсо; о Софье Говард и говорить нечего, так как он пользовался ею преимущественно для достижения своих целей.Маргарита Беланже, письма которой нашли в 1870 году в Тюильри с собственноручной подписью императора: «lettres a garder» замыкала длинный ряд его метресс. Он думал еще когда-нибудь воспользоваться этими письмами.Тотчас после своего брака с Евгенией Монтихо Людовик Наполеон побудил Софью Говард оставить Париж и поселиться во Флоренции. Но она не могла долго там оставаться. Она была женщиной и никогда не могла забыть любви и тех надежд, которые ее когда-то воодушевляли.Во время Крымской кампании Софья Говард возвратилась в Париж. Император сделал ее графиней Борегар, подарив ей имение того же имени, лежащее между Парижем и Версалем.Легко понять, что императрица, следуя своим наклонностям, не должна была особенно воздерживаться, если не хотела отставать от своего супруга, и мы в самом деле увидим на предстоящем придворном празднике, что она не знала никаких пределов в своих сердечных влечениях и предавалась минутным прихотям более чем бы следовало супруге, имеющей хоть малейшее притязание на верность, неразлучную с понятием о супруге.В это время Евгения боялась Софьи Говард несравненно меньше, чем сеньоры с Вандомской площади, и потому понятно ее желание освободиться от последней, особенно, когда она убедилась в Версале, что Бачиоки не преувеличивал ее достоинств.Людовик Наполеон не подозревал, что его супруга знает от этого сплетника почти о всех его любовницах — он доверял ему все, а тот при всяком случае изменял ему. Но не только один Бачиоки был дурным и вероломным слугой. Все Тюильрийское общество со всеми доверенными лицами Наполеона состояло из подобных людей.Один прусский граф, бывший в свите прусского наследного принца и поставленный в необходимость сделать первый визит в Тюильри, выразился про это общество следующим образом: «Дамы все как будто принадлежат к „demimonde“, а мужчины… При виде их у меня невольно появлялась мысль придерживать свой карман или ощупывать бумажник и часы, чтобы убедиться в их существовании».Во Франции, как в настоящее время в Испании, образованная часть общества решилась держаться вдали от правительства. Она не только не вела никаких отношений с новыми обитателями Тюильрийского дворца, но и даже смотрела с презрением на тех из своей среды, которых переманило туда золото Тюильри.Об обществе, которое семнадцать лет окружало Наполеона и его супругу в прекрасных залах старинного королевского французского дворца в Париже, говорили следующим образом: «Пусть господин префект Гаусман, эта наполеоновская креатура, вычищает парижские улицы, — на деле оказывается, что сор с улиц поглощен атмосферой салонов и клубов! Если так будет продолжаться, то столица цивилизованного мира приобретет благодаря буйствам черни такую же дурную славу, как какой-либо новый город в Канзасе или поселение на Калифорнийских золотых россыпях».И этот-то деморализованный, до костей испорченный народ дерзнул в 1870 году начать войну! Конечно, Франция наказана; но пусть она не пренебрежет этим предостережением в будущем.Но возвратимся к тому вечеру, в который предполагался большой праздник в маршальском зале, куда приглашен был и граф Октавио Д'Онси.Кроме некоторых посланников с их супругами, собрались здесь министры Барош и Бильо, Персиньи и Вийера, министр финансов Фульд, Морни, сводный брат императора, префект полиции Мопа и префект Парижа барон Гаусман, которого все звали императорским пашой. Кроме них здесь было множество тех вечно преданных и Подобострастно улыбающихся лиц, в которых нуждался и которыми пользовался двор Людовика Наполеона.Еще со времени победы при Инкермане зал был украшен штандартами и знаменами, увитыми лаврами. Вторая империя отлично умела приписать себе победу союзников и тем поддержать свой престол. Наполеон I презирал такого рода комедии, они не были ему нужны, и однако его орлы пали во прах — этого не должен бы забывать Людовик Наполеон.В залах говорили о походе и о подвигах армии — Крым привлекал всеобщее внимание. Только осыпанные бриллиантами дамы занимались, по своему обычаю, туалетами, болтали о балах, опере и других тому подобных вещах.Гости все прибывали, наконец явился граф Октавио д'Онси, отличенный Канробером офицер, известный большинству присутствовавших только по своей военной славе.Единственный человек, которому он представился при своем вступлении в Тюильри, был Персиньи, который встретил его и познакомил с остальными высокопоставленными лицами.Гаусман, болтая с Фулдом, показывал, будто не замечает молодого выскочки, и говорил о важных делах, о расширении бульваров и своих, как ему казалось, блестящих планах.Вийера и Морни, напротив, скоро разговорились с принцем Камерата, и это конечно было для него опасной минутой: узнай его Морни, ему угрожала бы серьезная опасность.Однако принц, рассчитывая на перемену в своей внешности, так хорошо сыграл роль, что Морни не узнал своего противника.Какие-то особенные ощущения овладели принцем Камерата, когда он появился в этом кругу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172