В зале сидел испанский генерал, которого Олимпио не узнал с первого взгляда, хотя тот поклонился ему как старому знакомому.— Он не узнал тебя! — сказал смеясь Олоцага. — Хотя дон Агуадо часто противодействовал дону Приму.— А! — радостно воскликнул Олимпио, протягивая руку генералу королевы. — Очень рад вас видеть! Вы очень переменились! И перемена эта, кажется, зависит от отросшей бороды.— И от времени, протекшего с минуты нашего последнего свидания. Много лет прошло со времени наших битв, и старые противники могут раскланяться теперь, как испытанные товарищи, — сказал Прим, который прежде не отличался приветливостью. Хотя Прим, служа в королевских войсках, относился враждебно к Олимпио, однако затем полюбил этого карлиста, окруженного каким-то романтическим ореолом.— Довольно об этом! Садитесь, господа! — сказал Олоцага, между тем как его слуга налил в бокалы золотистое вино Испании. — Сколько воспоминаний пробудилось во мне! Перед моими глазами встает всё прошедшее! Чокнемся, чего не могли сделать тогда! Скажите мне, дон Агуадо, как это вы могли терпеливо пережить это спокойное время!Олимпио засмеялся.— Последние годы прошли не совсем спокойно. Мы жили в Лондоне, а потом переселились сюда…— С маркизом и с Буонавита? — спросил Прим.— Конечно, с маркизом, но Филиппо Буонавита переселился дальше, туда, — отвечал Олимпио, указывая рукой на небо. — Он умер в объятиях своей возлюбленной — она убила и его, и себя!— Значит, один из трех карлистских генералов переселился в вечность, зато остальным двум я желаю долгой и счастливой жизни, — сказал Олоцага. — Хотя я знаю, дон Агуадо, что привело вас ко мне, однако же не так скоро отвечу вам, ибо желаю подольше насладиться вашим обществом. Пусть это послужит вам доказательством моей искренности.— Это большая редкость для дипломата, — заметил Прим с комическим выражением.— Всякая обязанность имеет свойственные ей особенности, но оставим их теперь, — сказал Олоцага, ставший опять старым другом, а не тонким дипломатом. — Мне бы хотелось, чтобы с нами были теперь маркиз, адмирал Топете и Серрано. Сколько бы было рассказов! Куда девалось доброе, старое время! Жаль, что нельзя воротить прошедшего.— Вы останетесь в Париже, генерал? — спросил Олимпио Прима, который смотрел в свой бокал.— Вероятно, только до послезавтра, но надеюсь скоро вернуться.— Дело идет о тайном поручении, — пояснил Олоцага. — В Париже умер один испанец, которого послезавтра надо тайно перевезти через границу. Хотите проводить нас сегодня вечером в морг, дон Агуадо?— Вы возбуждаете мое любопытство, и я охотно отправлюсь с вами, потому что люблю все касающееся моего дорогого отечества!— Но прежде чем мы поедем в Ла-Рокетт, я должен ответить на ваш вопрос…— О принце Камерата? — спросил Олимпио.— Для него мало надежды на скорое освобождение, — договорил Олоцага, пожимая плечами. — Император, кажется, желает замять это дело!— Теперь для меня все понятно! Он отказался, не так ли, дон Олоцага?— Не отказывая совсем, он ограничился обещаниями и вероятностями, а это означает: никогда. Я понял, что он не жалует принца!— Лучше скажите, ненавидит его, — проговорил Олимпио. — Однако он не долго будет радоваться тому, что так скоро удалил его!— Я не знаю принца, — сказал Олоцага. Прим также не помнил его.Описывая им достоинства этого благородного, честного человека, Олимпио рассказал также историю, случившуюся на вечере у графини, нынче герцогини Монтихо. Между тем стемнело. Стали собираться в морг.Дорогой Олимпио узнал, что таинственный старец, которого в Испании все знали под именем Черной Звезды, и есть тот самый умерший, которого в следующую ночь хотят перенести из мертвецкой в посольство и потом препроводить в Мадрид.Войдя в морг, они увидели перед трупом старика двух молящихся женщин. Сцена эта произвела тяжелое впечатление на Олимпио, который некогда видел эти таинственные лица на равнинах Испании. Олимпио сознавал, что смерть похитила замечательного человека. Мать и дочь, закутанные с головы до ног, в немом молчании стояли на коленях перед трупом старика.Поздно ночью Олимпио вернулся к маркизу и рассказал ему о случившемся; они решили непременно посетить дом для умалишенных.Прежде чем описывать это посещение, мы должны сказать, что комната Адели была близ комнаты Долорес.Марион Гейдеман ежедневно водила Адель гулять в сад, где Долорес и познакомилась с безумной. Мягкий, ласковый голос Долорес произвел сильное впечатление на Адель. В ее присутствии она успокаивалась и, как дитя, всегда с радостью бросалась навстречу Долорес и плакала, когда наставала пора вернуться в комнату. Хотя маркиза не могла иметь о чем бы то ни было здравой мысли, попеременно смеялась, пела и снова впадала в тупое беспамятство, однако она чувствовала, что нашла в Долорес кроткого ангела. Она целыми часами стояла у порога своей комнатки, ожидая, когда отворится дверь, и она пойдет в сад к Долорес. Она поминутно спрашивала, который час, и Марион едва могла утешить и успокоить ее до прогулки в сад.Адель, как робкое дитя, шла навстречу Долорес, смотрела на нее и прыгала от радости, когда Долорес хвалила ее или отмечала улучшение в ее здоровье. Дикие глаза ее принимали ласковое, кроткое выражение. Смех ее становился мягче, она все более и более подчинялась Долорес, тронутой этой привязанностью. Сначала маркиза приходила в такое бешенство, что Марион едва могла усмирить ее, связав ей руки, со времени же знакомства с Долорес припадки бешенства повторялись все реже и реже. Часто маркиза из своей комнаты звала Долорес, и это имя, казалось, производило на нее успокаивающее действие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172