Главное для меня — внутренний голос и собственное убеждение! Внешний, ложный вид благочестия не трудно сохранить, но сознание, достопочтенный отец, остается у истины и знает все! Ну, мое сознание не смущает меня!— Благо тому, кто может это сказать про себя, благородный дон!— Да, благо тому! Я и вам желаю того же, — значительно заметил Олимпио, ибо знал, что этот иезуит раздавал беспрестанно отпущения, чтобы содействовать целям своего ордена и Антонелли. — Но я говорю не о том искусственном спокойствии совести, которое основывается на лживом изречении «цель оправдывает средства», нет, нет, достоуважаемый отец, такого подлога я не терплю! Только об истинном, внутреннем спокойствии говорю вам и его-то желаю вам!Слуга доложил о прибытии полицейских агентов Грилли и Готта. Это обстоятельство было по душе духовнику, разговор с Олимпио тяготил его.— Пригласи их сюда. Только одиннадцать часов, мы имеем еще четверть часа времени!Духовник осушил свой стакан и встал, так как общество агентов оказалось для него неприличным, и он не хотел пить вино в их присутствии, как ни было оно прекрасно и соблазнительно.Шарль Готт и Грилли вошли в комнату. Они были во фраках, белых жилетах и галстуках, как будто собирались на праздник. Валентино говорил с ними от имени императрицы, и они полагали, что во всяком случае будет кстати одеться в бальный костюм.Олимпио взглянул на них со скрытой небрежностью и презрением.— Подойдите ближе, господа, — сказал он, указывая на диван смущенным агентам, которые раскланивались с ним и с духовником императрицы. — Мы имеем четверть часа времени до начала дела, для которого я вас пригласил! Выпейте! Нам предстоит много работы, и потому будет полезно выпить немного вина.Оба агента могли теперь еще менее, чем прежде, объяснить себе, о чем собственно идет речь. Вся сцена имела для них необыкновенный характер. Дон Агуадо был в генеральской форме, серьезен и как-то торжественен. К этому прибавьте его мужественную, представительную фигуру и присутствие духовника императрицы в полном облачении.Грилли и Готт повиновались и заняли места.— Представьте себе, какой удивительный вопрос пришел мне в голову прошлой ночью, — начал Олимпио, опершись о спинку кресла. — Вы будете смеяться, но когда не спится ночью, то часто представляются такие картины и вопросы, о которых обыкновенно не думаешь! Итак, я думал о том, кто из всех советников, чиновников и слуг, остался бы верен императрице, если бы по волшебству изменились обстоятельства и, как обыкновенно бывает в сказках, государыня сделалась бы скитающейся нищей.Услыхав это, духовник всплеснул руками и вышел в другую комнату, между тем как агенты обменялись вопросительными взглядами.— Я бы хотел знать, — продолжал Олимпио, — стали бы тогда министр Шевро, принц Мюрат и Бонапарт, графини Распони и madame Валентин, графиня Непполи, madame Тюр, генерал Морни и графиня Гажан, барон Давид и господин Себуэ — стали бы эти господа и тогда оказывать ей такое же расположение, как оказывают теперь! Вы, без сомнения, знаете, что все эти господа в настоящее время преданы Наполеоновской фамилии и часто являются свидетельствовать свое почтение! Это странная мысль, вижу я, так как вы не отвечаете мне, но в прошлую ночь она показалась мне очень естественной! Я задавал себе вопрос, останется хотя бы одна из этих личностей в Тюильри. О, число их бесконечно велико, и все они пользовались громадными милостями! Все эти баронессы Кассирон, мадам Виз, графиня Примоли и мадам Ратацци, князь Габриэли и графиня Авенти, сын Жерома Бонапарта, герцог Грамон, господа Руэр и Оливье, духовник императрицы и Гранье, откормленный газетный писака, останется ли хоть один из них при императрице, внезапно превратившейся в нищую? Об императоре я не говорю, у него есть маршалы Базен, Мак-Магон, Канробер, он имеет генерала Лебефа, Фальи, Винуа, но императрица? Вы молчите? Я желал бы знать, есть ли у нее один человек, который служил бы не из корыстных целей, а из любви? Вы никого не можете назвать? О, тогда императрица очень бедна, и нужно, чтобы она хоть раз увидела истинное лицо этих тунеядцев и прихлебателей и узнала бы их получше!.. Однако, господа, пора. Потрудитесь сесть со мной в экипаж.Олимпио потешался смущением, в которое привел духовника и обоих слуг двора: но те почли Олимпио за странного человека, который говорит о вещах невозможных, значение которых им непонятно.Они сошли вниз, где ожидал уже экипаж.Олимпио принудил духовника занять в нем место; потом на задней скамейке сели Грилли и Готт; последним вошел Олимпио и сел возле достопочтенного отца.Агенты надеялись теперь узнать о цели поездки, но ошиблись, так как кучеру заранее было сказано, куда ехать.Четверка прекрасных жеребцов быстро помчала карету. Олимпио молчал и казался еще серьезнее, чем прежде. Экипаж повернул на улицу Баньоле.Грилли и дядя д'Ор переглянулись: они начали понимать, в чем дело, когда экипаж остановился у дома Гейдемана и хозяин со свечой в руках вышел их встречать.— Это обещает что-то торжественное, — шепнул Грилли, когда Олимпио и духовник вышли из экипажа.— Покойник будет, — отвечал тихо дядя д'Ор, которому от всего этого становилось жутко.Палач встретил поклоном генерала и духовника, затем также поклонился обоим полицейским агентам.Фигура Гейдемана, освещенная пылавшей свечой, производила неприятное впечатление. Он походил в эту минуту на средневекового палача.— Приговоренный на месте? — спросил Олимпио, входя с духовником в дом палача.— Он доставлен мне четверть часа тому назад, — глухим голосом отвечал Гейдеман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172