Сосед сразу же оживился и придвинулся ближе. Прикрыв рот ладошкой, зашептал:
— Вы разве не в курсе, кто теперь Мамонт? — Он указал глазами на председателя. — Сожрал Токарчука и влез вице в комиссию по борьбе со лженаукой Большой Академии. Как вам это нравится?
Максимов всем видом показал, что нравится ему не очень.
— Теперь они подмяли комиссию под себя. И уж развернутся, можете мне верить. Надо будет, школьную физику объявят лженаукой. Думаете, это конференция? Это демонстрация силы!
— Экстрасенсов жалко. Только развернулись ребята, — попробовал пошутить Максимов.
Оказалось, неудачно. В глазах соседа вспыхнул отблеск костра Джордано Бруно.
Он подцепил Максимова за лацкан, притянул ближе.
— С них и начнут, — обжег он жарким шепотом ухо Максимова. — Построят, пересчитают, кого сочтут нужным, купят, остальных — милости просим вон. Ну и выпорют с четвертованием парочку для острастки.
Максимов не резко, но настойчиво освободился от цепкой хватки.
— А Новиков, он из…
— Конечно же, — не дал ему закончить сосед. — ВИЦ «Курсор».
Под многозначительным взглядом Максимов вынужден был кивнуть. Не хотелось выглядеть полным профаном или казачком засланным.
А потом уже вспомнил, что в перестроечную вольницу, когда завеса секретности рухнула, как занавес в Большом театре, окатив всех пылью, притчей во языцех в определенных кругах стал научный центр с армейским названием. Кое-кто утверждал, что у «Курсора» есть и номер воинской части, как у всякой секретной «шарашки». Но из каких великих соображений в «Курсоре» собрали от метеорологов и астрофизиков до геологов с палеоантропологами? Какая нужда военным в знаниях о протообезьянах, ничего после себя не оставивших, кроме груды обтесанных камней и проломленных черепов современников, так и осталось великой государственной тайной. Союз рухнул, а в воспрянувшей на его обломках России научного центра со странным названием «Курсор» не обнаружилось.
— Друзья, в порядке исключения даю слово. Но в дальнейшем, попрошу! — провозгласил председатель. — Господин Новиков, прошу на трибуну. Ровно десять минут. Регламент, друзья мои, будем уважать регламент.
Зал загудел, как улей перед массовым вылетом.
— Посмотрите туда! — прошептал сосед, указывая легким движением мизинца в левый угол зала. — Воронье из общества «Друзья здравого смысла». Заокеанские соратники Мамонта. Обещали поспособствовать мантию в Итоне получить, голову на отсечение даю!
Максимов бросил взгляд в указанном направлении.
Ничего сногсшибательного. Обычные майоры-полковники из Лэнгли. Научные работники с волчьими улыбками и глазами специалистов допросов «третьей степени». От родных «наблюдателей» их отличала только провинциальность в одежде. Носить «Хьюго Босс» им, видимо, запрещал устав ЦРУ, дядьки рядились в пиджачки в клеточку и хлопковые рубашки с цветастыми галстуками. Наши, не таясь, шиковали.
Справа по проходу прокатилась упругая волна ветра. Максимов повернул голову и успел только увидеть спину идущего к сцене человека.
Шел он парящей походкой мастера боя. Со спины смотрелся очень правильно, уравновешенно вылепленным: вытянут от длинных ног к широким плечам, стянут в талии. Гордая посадка головы на удлиненной шее и свободные, не закрепощенные движения рук. Во всем теле чувствовалась текучая, хлесткая сила. Одет он был нейтрально: кроссовки, джинсы, свитер с кожаной жилеткой, можно в драку, можно в контору, где к одежде особо не придираются.
— Он — кто? — шепотом спросил Максимов у соседа.
— Биолог. Две монографии по высшей нервной деятельности семейства псовых в сборнике МГУ. Потом — все по линии «Курсора», — с многозначительной миной закончил сосед.
Новиков легко взбежал по лестнице, встал за трибуну. Подставил узкое лицо в обрамлении длинных волос и с кляксочкой бородки под взгляды собравшихся. Легко их выдержал. Ведя взглядом по залу, загасил шум и перешептывания.
— Дамы и господа, коллеги, друзья, — начал он сухим голосом. — У меня ровно десять минут. Прошу почтить минутой молчания Ашота Михайловича Матоянца, трагически погибшего четыре дня назад. Ему я обязан всем, что имел, сохранил и приумножил. Многие в этом зале, того не подозревая, в неоплатном долгу перед этим человеком. Прошу встать.
Сказано было без всякого нажима и слезы. Но весь зал встал.
Максимов, стоя вместе со всеми в траурном молчании, незаметно поигрывал пальцами рук, стряхивая через них излишнее напряжение, пружиной взвившееся в теле. Сколько ни получай оплеух от судьбы, а к ее капризной непредсказуемости никогда не привыкнешь.
«У Булгакова хорошо сказано: „Как забавно порой тасуется кровь“. Осталось только добавить — особенно пролитая, — подумал Максимов. — Никогда не знаешь, когда и где в нее вляпаешься».
— Прошу сесть, — тихо произнес Новиков.
Все с каким-то облегчением, словно стряхнули с себя наваждение, стали усаживаться. Многие недоуменно переглядывались.
— Итак, у меня девять минут, — начал Новиков другим, энергичным, взведенным голосом. — Уверен, в этом зале еще не раз прозвучит фамилия Прошнева. В самых различных контекстах. Что и понятно, мы уже не раз собираемся отдать должное человеку, прозябавшему в научной безвестности до самой смерти, так и не дождавшемуся выхода из печати труда своей жизни «О начале человеческой истории». Наше собрание — еще один пример истины: мы ничего не забываем и ничему не способны научиться.
Шум в зале стал подниматься и вдруг пропал, словно выключили звук.
— Позволю себе привести краткую выжимку идей самого профессора Поршнева и его последователей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164