извращенный триумф этой шутки кроется в том, чтобы вытолкнуть его за грань, а потом убрать все то, что привело его туда, оставив его в здравом уме и в смятении, человеком, спешащим под дождем на одной здоровой пятке и одном здоровом носке с бомбой в кармане, отсчитывающей последние минуты без возможности отсрочки или надежды на объяснение.
«Или, если взглянуть на это иначе, я запутался, и единственный выход – зашвырнуть ее в реку с середины пешеходного моста Хангерфорд, который, если мне память не изменяет, находится прямо впереди, за Трафальгарской площадью, вниз по Нортумберленд-авеню».
Дорога заполнялась людьми, вливающимися на нее с Хеймаркета. Не успев дойти до площади, Мун обнаружил, что ему привычно мешают прочие пешеходы. Это немного его успокоило, зато озаботила всеобщая взбудораженность и тот странный факт, что все шли в ту же сторону. Дойдя до площади, он увидел, что ее дальняя сторона запружена вплоть до тротуаров. Плотная охрана тянулась по Стрэнду слева и по Уайтхоллу справа, успешно отрезая ему путь к реке, и на какую-то секунду ему вскружила голову мысль, что десять тысяч правительственных чиновников попросили в субботу выйти на службу, чтобы ему досадить. Затем вдалеке бухнула пушка, заставив голубей взмыть с площади, и он вдруг все понял.
«Справа входят Похороны года».

Глава пятая
Похороны года

I

– Увидеть Лондон в утро государственных похорон – значит увидеть Лондон во всем его блеске, – сказал девятый граф, когда карета сворачивала с Серпентин-роуд на Парк-лейн, – если только не подходить близко к процессии. Справа стоит дом герцога Веллингтона, слева – статуя Ахиллеса, обе напоминают нам о важности обуви. Вон там – статуя Байрона, недурно одетого малого, хотя зачастую и растрепанного. Напротив – Лондондерри-Хаус, где английский гений по части улаживания публичных дел за приватными обедами достиг своего расцвета. Весьма уместно, что на него бросает тень гостиница для американцев и весьма примечательно, что этот памятник Маммоне совершенно случайно так напоминает церковь – троица тесно стоящих башен, Первая Церковь Христа Туриста. А вот и Керзон-стрит, названная так в честь первого графа Джорджа Натаниэля Керзона, маркиза Кедлстонского, коего в Индии и по сей день почитают вице-королем, который так пекся о своих воротничках, что отсылал стирать белье в Лондон…
– Фэлкон, зачем вы это говорите?
– Просто определяю наше окружение, миледи. Всегда необходимо определять окружение.
– Камера в полицейском участке – вполне достаточное окружение на один день, дорогой.
– Если бы не сэр Мортимер, мне пришлось бы довольствоваться ею несколько месяцев.
– Кто такой сэр Мортимер?
– Крупный торговец, которого я нанял присматривать за моими интересами. Полезный малый, хотя и несколько прямолинейный.
– К счастью, похоже, он все-таки обладает некоторым влиянием. Какой ужас – я думала, кататься на лодке под ивами и луной будет уютно и романтично… Та попона пахла лошадьми.
– Это была конская попона. Клэрджес-стрит, министерство образования – его в наши дни развелось слишком много, – над вратами коего высечена надпись: «Меньше чем с сорока процентами тебе не пройти». Ах, если бы только он был здесь.
– Кто?
– Мун. Он должен записывать мои изречения с босуэлловской неразборчивостью.
– Мой муж.
– Ну конечно же! Вы вот-вот воссоединитесь, если только он еще не отбыл ко мне домой.
– Что вы хотите сказать, Фэлкон?… Я не хочу домой, я хочу посмотреть похороны.
– Какое необычное желание. Вы не хотите принять ванну, позавтракать и как следует поваляться в постели до обеда? Такой распорядок мнится мне разумным после ночи, проведенной в камере.
– Нет, Фэлкон, не хочу. Хочу посмотреть на похороны – вы ведь сказали, что мы приглашены.
– Сказал. Но я посылаю одного из слуг. Похороны нагоняют на меня тоску, они искажают понятие чести.
Девятый граф поднял трость и постучал ею в крышу кареты:
– О'Хара, поворачивай обратно!
Он печально задумался.
– Самой достойной смертью, о которой я когда-либо слышал, умер полковник Келли из гвардейской пехоты: он погиб, пытаясь спасти свои сапоги из пожара, охватившего таможню. Сапоги полковника Келли являлись предметом зависти всего города по причине их блеска. Узнав о его смерти, охваченные скорбью друзья ринулись перекупать услуги денщика, владевшего тайной неподражаемого глянца. Вот это настоящая дань уважения офицеру и джентльмену, куда более искренняя, нежели вся роскошь государственных похорон, ибо та дань уважения, несмотря ни на что, вдохновлялась корыстью… Бедный полковник Келли.
– Мне он кажется идиотом. Я слышала о людях, которые погибали в огне, спасая свои жемчуга или что-нибудь в этом роде.
– Какая вульгарность!
– Или своих близких.
– Какая ограниченность!
– Не думаю, что это слишком хорошо, Фэлкон.
– Саут-стрит, дом Джорджа Бруммеля по прозвищу Красавчик.[21] Когда Бруммель жил за границей в стесненных обстоятельствах, он заказал табакерку, стоимость которой превышала его годовой доход. Кстати, именно он первым добился сапожного глянца полковника Келли. Видите ли, он понял, что все сущее преходяще, а стиль вечен… возможно, это не разрешает жизненных проблем, но ход мысли разумный.
Джейн прижалась к нему, когда они опять свернули на Парк-лейн и покатили на юг.
– Такая позиция не более иллюзорна, чем наша потребность приписывать все наши беды одному человеку, которого можно убить, а всю славу – другому, ради которого можно выстроиться на улицах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51