– Он задумался о Мари. – Понимаешь, она была очень славная, очень тихая. Француженка.
– Правда? А хмырь?
– Генерал.
– Потопал к праотцам прямо в сапожищах, упокой Господи его душу… Что, вы сказали, его доконало?
– Бутылка.
– Да, пьянство – ужасная вещь. – Он вздохнул. – Я должен был проповедовать о его вреде и всяком таком, собирался обратиться к массам в соборе Святого Павла.
– Тебе бы все равно не разрешили. Только не на похоронах.
– А что, важная шишка?
– Да, – ответил Мун. – Спаситель демократии.
– И только-то? – несколько надменно бросил Воскресший Христос. – А какой толк от энтой демократии, спрошу я вас? Ей-ей, – добавил он, но было то восклицание или призыв, Мун определить не смог.
Он вдруг разобиделся.
– Ненавижу ирландцев, – отчетливо произнес Мун, отчаянно жаждая крови. – Ненавижу. Презираю их, и их треклятое министерство почтовых сообщений, и их слезливые унылые песенки о своей консервной революции в стиле комической оперы. Они лживы, ленивы и нетерпимы, сентиментальные крестьяне, погрязшие в массовом прославлении бесславного прошлого. Неудивительно, что эта страна знаменита исключительно своими беженцами.
– Может, вы и правы, – заметил Воскресший Христос. – Лично я ни одного ирландца не знаю. Не поищете ли мне краюшку хлеба, ваша честь? У меня три дня во рту ни крошки не было.
Мун тупо уставился на него.
– Это не мой дом, – ответил он наконец и поднялся.
Он понял, что сможет одолеть лестницу только на четвереньках. Воскресший Христос встал рядом и подставил плечо. Они вместе взобрались по лестнице.
На втором этаже они заглянули в открытую дверь гостиной и увидели внутри двух незнакомцев: один лепил номер на зеркало, а второй делал пометки на планшете.
Они пошли дальше. На третьем этаже Мун выпустил Воскресшего Христа и ухватился за дверь, ведущую в спальню леди Малквист.
– Спасибо, – поблагодарил он и тихо постучал.
Ответа не последовало. Он открыл дверь и заглянул в комнату. Никого не видать и не слыхать. Остальные двери, ведущие из спальни, закрыты. Мун проковылял к постели и услышал из-под задернутого полога голос Лауры:
– Кто там?
– Я, – ответил Мун.
На полу валялась откупоренная и опустошенная склянка от духов. Он заглянул в проем полога. Лаура лежала на спине, в открытых глазах – отчаяние.
– Боси, я не могу уснуть.
Ее серьезная улыбка застала его врасплох, пронизав то время, что прошло с их разлуки, и он восстановил равновесие в знакомой озабоченности нынешним моментом, своей способностью любить. Его охватил стыд, как будто он ее предал.
Мун опустился на колени рядом с постелью:
– Прости, что мне пришлось уйти.
– Боси, я думала о тебе.
Он попытался подумать о ней, думающей о нем, и его захлестнула благодарность. Он наклонился и погладил ее по щеке.
– Боси, ты поранил руку.
– Пустяки, меня сшиб с ног лев. Он же и поцарапал.
– Ого, да ты не терял времени даром.
– Да, – согласился Мун. – Не терял.
– Бедный Боси.
Они глупо улыбнулись друг другу.
– Кстати, я тебе кое-что принес, – вспомнил он, сунув руку в карман.
Она обрадованно села:
– О, Боси, ну-ка показывай.
Мун тут же вспомнил свой день рожденья, где главным подарком оказался халат, хотя он ждал футбольный мячик.
– Я нашел ее тебе, – пролепетал он жалобно. – В парке, где ты упала.
Он отдал ей туфлю.
– О, Боси, спасибо. Как мило с твоей стороны.
– Прости.
– Нет, правда. Ты славный.
Он приник лицом к ее руке:
– Мы сможем пожениться, если ты беременна?
– Ну конечно, Боси.
– А как по-твоему, ты беременна? – заклинал он ее, пока она смотрела на него сияющим, измученным взором.
– Лучше пойди промой руку, Боси, а то подхватишь столбняк или еще что-нибудь. Как твоя нога, лучше?
– Мне вернуться?
– Конечно. Возвращайся позже. Я попытаюсь немного поспать.
Мун встал, и она проводила его улыбкой, но, перед тем как выпустить полог, он увидел, что она напряженно лежит, распахнув пустые глаза.
Он прохромал в ванную, снял пальто и пиджак, закрыл дверь. В обе ванны хлестала вода. Ванная еще хранила присутствие Лауры, горячее и напоенное ароматами воплощенной чувственности. Он швырнул одежду в угол и открыл горячий кран, чтобы налить раковину, но вода не потекла, пока он не закрыл краны в обеих ваннах.
Рукав рубашки порвался, на мышце красовалась глубокая царапина. Она затвердела и посинела по краям. Он осторожно промыл ее, а затем и порезы на руках. Уселся на бортик ближайшей ванны, чтобы снять туфли и единственный носок, развязал платок и галстук и расстегнул пояс. Всю левую ногу покрывала кровь, от горячей воды раны размякли и снова налились кровью. Он перевязал одну ногу платком, вторую – поясом, а руку, хотя и с меньшим успехом, – галстуком. Взяв туфли и носок, он замер у двери в спальню, а затем повернулся и постучал во вторую дверь, ведущую в гардеробную лорда Малквиста.
– Кто там? – услышал он голос Джейн.
– Я.
– Тогда входи.
Под окном на полосатом меховом диване Джейн и лорд Малквист сплелись в бесстрастном, почти скульптурном объятии Лаокооновой сложности. Джейн балансировала на копчике, заложив правую ногу за шею. Девятый граф стоял на коленях позади нее, протиснув правую руку ей под мышку и пригибая ей голову, а свободной рукой удерживал ее левую ногу на уровне плеча, явно помогая ей соединить ее с правой.
Им удалось добиться симметрии изгибов, и девятый граф высвободился, втиснув склоненную голову Джейн и ее укоротившееся тело в обрамление ног, загибавшихся от скрещенных лодыжек, менявших цвет от карамельного к кремовому там, где кончались чулки, и завершавшихся идеальным овалом, утвердившимся на лоскуте голубых кружев:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51